в их сторону, вдруг с веселым хохотом закрывали окна перед ним. Не было никакого сомнения, что в той комнате, где собрались дочери домохозяйки и их подруги, еще долго будут говорить о нем; среди девушек уже, наверное, появлялась Гретхен, укорявшая подруг, когда их шаловливая болтливость переходила границы скромности, и подруги нападали на Гретхен, злословили, а она краснела от волнения, чтобы потом в одиночестве переживать сладостное томление.

Так познакомились с Абовяном, и, как это часто случается, первое впечатление осталось неизгладимым. Этому обстоятельству способствовала также и Марья Афанасьевна, жена русского дьякона, в доме которого некоторое время жил Армениер. Словно беспокойная сорока, эта кругленькая женщина неустанно заглядывала к соседям, и, когда спрашивали ее о жильце, она певучим голосом говорила: «Ну, и живет же он, господи боже мой! Настоящий святой! Постится, не выпускает книги из рук и молится на своем языке… И как он молится, что за голос у него, что за язык! Хотя я ничего и не понимаю, но верю, что это святой язык… Муж говорит, что ихний язык — первейший язык в мире; на их языке говорил Ной, как только сошел с горы. Вот на каком языке он говорит!» — «А вино пьет, говорит с женщинами? Верно, это запрещено их законом?» — спрашивали заинтересованные соседки. «Вранье, он разговаривает с женщинами, но пить не любит; весь день дочка моя с ним; хотя она и маленькая, но дочку свою я бы выдала за него. — И Марья Афанасьевна лукаво улыбалась. — У них там принято жениться на девочках… Но Олечка моя очень маленькая, ничего не смыслит в таких вещах». Марья Афанасьевна так сокрушалась, что дочка ее маленькая, и так возносила своего жильца, что соседки невольно посматривали на своих зрелых дочерей.

Но никакая Марья Афанасьевна не смогла бы. создать столь лестного мнения об Армениере в Дерпте, если бы этому воспротивились благодушные домохозяева и студенты, то есть друзья фрау Фогельзанг. Случалось, что в трактире фрау Фогельзанг кто-нибудь из студентов, хорошо знавших древнюю историю Востока, а также географию, рассказывал о том далеком крае, где находилась библейская гора Арарат, и начинался спор: взберется ли герр профессор на вершину этой горы или нет? Удастся ли их земляку на месте Ноева ковчега водрузить тот крест, который изготовил мастер их города?.. В трактире фрау Фогельзанг они цросиживали до глубокой ночи, и вдруг выскакивал с места старик рыбак, отоспавшийся за время беседы, и поднимал чашу: «Пожелаем удачи нашим землякам, которые теперь борются с бурей, потому что как на море, так и на вечных льдах…» И даже фрау Фогельзанг растрогалась, наполняя чаши благопожеланий, потому что и для нее тоже была страшна буря на вечных льдах.

Профессора Паррота они встретили как военачальника, одержавшего победу над врагом. И много пива выпили в тот и последующие дни, сообщая друг другу такие подробности трудного восхождения, будто все, даже фрау Фогельзанг, и вплоть до того старика рыбака, совершили восхождение на вершину Арарата и теперь у себя дома, в кругу близких, вспоминали об этом опасном путешествии.

Все еще не прекратились разговоры о восхождении на Арарат и с особенным благоговением здоровались с «герр профессором», когда заявился армянин — подлинный житель Араратской страны, вторым взобравшийся на гору и рядом с свинцовым крестом германца водрузивший на вершине Арарата деревянный крест собственного изделия.

Вот что так быстро создало ему славу в Дерпте, и уже день спустя после своего приезда он стал одним из тех, кого во многих домах принимали бы с распростертыми объятиями, появление кого на улицах вызывало огромный интерес горожан и про которого рассказывали, что он до приезда в Дерпт не имел понятия о пиве и, словно маленький мальчик, с восторгом глядел на воздушные шарики из разноцветных бумажек, пускавшиеся по обычаю того времени в праздничные дни.

Уже прошло это время и был предан забвению черный балахон, Армениер надевал теперь суконное платье и сюртук с высоким воротом, отчего казался выше своего роста. Носил Армениер цветной нагрудник и шелковый галстук. Холодный воздух севера изменил пшеничный цвет его лица, но глаза остались те же, умные и пронизывающие глаза южанина — «черные моря», как назвала мадам Элоиза Ауслендер, отныне больше не перестававшая восторгаться их чарующей красотой.

7

Мадам Элоиза еще не кончила рассказывать (студентов она называла «бедными юношами» и часто рассказ свой уснащала эпизодами, относящимися к русским, — например, когда она упомянула о Каменном мосте, то, обращаясь к мадам Паррот, заметила: «Я тебе еще не рассказала, как мой Герман вчера подрался на Каменном мосту с русским возницей… И впрямь подрался, но, конечно, не так, как бедные юноши… а виноват был, конечно, русский возница. Лошадь его на мосту падает, и, вместо того чтобы помочь жалкому животному встать, русский начинает ее колотить, и как! — сапогами… Тут мой Герман не выдерживает и начинает укорять возницу…), — мадам еще не кончила рассказывать, как дверь противоположной комнаты открылась и оттуда вышел убеленный сединами и с согнутой от старости спиной человек в голубом мундире и с короткой шпагой, с эфеса которой свисала красная ленточка с позолоченной кисточкой на ней. Вслед за ним вышел ректор, «герр профессор», Фридрих Паррот, низкорослый мужчина с сухощавым лицом.

— Евстарх Иванович, может быть, не отказались бы немного отдохнуть за нашим скромным столом? — обратился Паррот к старику.

— Как ни приятно присутствие дам и милое ваше приглашение, но я вынужден наказать себя и лишиться этого удовольствия, — старик шаркнул мягкими сапогами, как старый рыцарь, и тихо зазвенели его шпоры. — Вам известна также, Фридрих Георгиевич, взыскательность моей службы, не то… с превеликим удовольствием. — И он засмеялся неестественным смехом, сменившимся кашлем, неприятным и настолько же сухим.

— Только один бокал настоящего рейнвейна, Евстарх Иванович. Прошу не отказать. — И мадам Паррот подошла к буфету.

— Отказать уважаемой даме — это уже не в моих силах. Однако, eine Minute, очень прошу. — И старик слегка закашлял, чтобы прочистить горло для рейнвейна.

— Позвольте представить вам моего Lieblinga[103]… Господин дьяконус Абовян, о котором вы, надеюсь, слышали.

— О, еще какие истории!.. Рад пожать вам руку. Очень рад. — Абовян сделал несколько шагов и, слегка склонив голову, пожал руку старику.

— Думаю, что он не участвовал в сегодняшних беспорядка^.. — И старик выразил на лице ложное возмущение и раздул щеки, отчего один ус оттопырился у него кверху, другой книзу.

— О нет, Евстарх Иванович… Он занят только своими уроками. — И профессор протянул старику бокал.

— Люблю, очень люблю науку