про себя приняли какие-то решения и мрачно уставились в стынувший мед, как вдруг раздался в дверях голос:

— Burschen, heraus![100] — и ввалился студент, без шапки и накидки. Из его руки сочилась кровь, и было неизвестно — на лбу ли у него рана, или же он потер лоб окровавленной рукой.

— Аршинники избивают наших у Каменного моста!..

Подобно тому как тигр перед прыжком задерживает дыхание и притаивается, чтоб вслед за этим страшным прыжком наброситься на жертву, ревущую от. ужаса так, что другие звери трепещут вдали, точно так же «обитатели чердаков» на минуту замерли и побледнели от этой вести; но вскоре от бешенства так заревели, что затрещали старые своды, — а через минуту никого уже не осталось в трактире, и лишь опрокинутые стулья и несколько полных кружек свидетельствовали о том, что тут было неожиданно прервавшееся пиршество, участники которого вот-вот вернутся назад, и та единственная накидка, которая все еще оберегает хозяина от холода, снова будет накинута на его молодые плечи.

5

А у Каменного моста происходило настоящее сражение.

День был воскресный, и вышли погулять не только «академические», но и другие горожане, группа которых, в большинстве русские торговцы, в пьяном виде, неподалеку от моста встретив четырех студентов, не только загородила им дорогу на тротуаре, но одного из них, студента Стефана Гютнера, столкнула с тротуара и назвала «польской мордой». От этой искры загорелся пожар. Давно уже доставили домой в окровавленном виде Стефана Гютнера, первого обнажившего шпагу; уже мычал тот пьяный купец, перед глазами которого то темнело, то светлело; и видел он бессвязные картины и чувствовал, что ему не принадлежат больше ни ноги его, ни руки. Пьяно мычал купец, чьи товарищи тяжелыми кулаками встретили первых студентов, подоспевших на помощь с места прогулки, бросив гитары и девушек.

Подоспела помощь и к купцам. С другого берега реки огромная толпа сапожников, маляров, кожевников, привратников кабаков и солдат-инвалидов, находившихся в это время в кабаках, с криком: «Православные, нас бьют!» — двинулась к мосту с метлами и дубинками; и даже один кузнец прихватил веревку, которой он связывал морду беспокойной лошади, — однако, завидя толпы студентов, по разным улицам мчавшихся к Каменному мосту, он перевязал веревкой торговца-суконщика, которого друзья положили на подводу, чтоб не был он растоптан толпой. Между тем суконщик, рассвирепев, норовил вырваться из рук товарищей и снова броситься в толпу, откуда неслись глухие стоны, крики и ругань. «Пустите меня, пустите, нехристи!» — кричал постепенно ослабевающим голосом суконщик, но по голосу этому уже можно было узнать, что, если бы его выпустили, едва ли мог суконщик сделать несколько шагов и уже, на-наверное, растянулся бы на земле, потому что избит был немилосерднейшим образом.

— Не давайте им подойти к кирпичам! — крикнул Томас Брюлл, с первой же минуты обративший внимание на группу противника, устремившуюся к куче кирпичей, наваленных вместе с бревнами на площади неподалеку от строящегося дома. Брюлл мгновенно кинулся в ту сторону, за ним последовали «черные братья». Оттокар Дриш, как катящаяся с вершины горы лава, вихрем метнулся в толпу и до того увлекся, что добрался до середины моста, где бесновались подоспевшие на помощь новые силы противника, подзадоривавшие передние ряды. Противник на минуту подался назад. Оттокар намотал на руку накидку в виде щита и кинулся вперед в тот момент, когда окружавшие стали наседать. Зрелище это походило на смерч, когда в рвущемся ввысь столбе слились листья, сучья, перья и все кружится с бешеной быстротой, когда ничего не разобрать в густой пыли и лишь издали усталый путник глядит на это черное кружение и прибавляет шагу, чтобы спастись от надвигающейся гибели. Многие уже попадали наземь, уже виднеются окровавленные лица, истерзан в клочья! сюртук Оттокара, изломана его шпага, и вот верзила-мужчина, обхватив и подняв на спину Оттокара, несет его к перилам моста. Дико, гогочет толпа и раздается, голос: «В воду, в воду, сукина сына!» Но налившиеся кровью глаза Оттокара заметили железные перила моста, он уперся в них ногами и изо всей силы так оттолкнул верзилу, что захрустели жилы его рук и он в бессилии грохнулся на; землю… Оттокар вырвался из его объятий, и снова возгорелся кулачный бой.

В другом месте студенты окружили мясника Колесникова. Тучный детина пустил в ход короткие руки, ноги и даже массивную голову, которой он бодал до того разъяренно, что если бы противник не отстранялся вовремя, то удар расщепил бы ему грудную клетку. «Взбесите его, взбесите сильней!» — закричал Томас и, протиснувшись сквозь толпу, подошел к мяснику. Потом, выбрав удобный момент, он сзади с такой силой ударил его по ногам, что колени мясника согнулись и он обрушился, словно обветшалая стена, лишившаяся подпорки.

— Ребята, полиция! — раздался голос одного из студентов, поднявшегося на бревна. Послышались друг за другом свистки. На краю моста показались конные полицейские. Они подъезжали к площади с противоположного берега и должны были проложить себе путь сквозь толпу торговцев и ремесленников.

— Наших бьют! — плаксиво заголосил бородатый мужчина, схватившись за повод первой лошади. Он не участвовал в драке, а лишь науськивал своих, как охотник псов.

— Прочь с дороги, старый хрыч! — и полицейский поднял нагайку.

Бородач подбежал к вахмистру, но в это время в конных полицейских полетели куски кирпича.

— Pereat![101] — раздался крик из-за бревен.

Одна из лошадей взвилась на дыбы от удара в ногу кирпичом, нацеленным в грудь полицейского. Лошадь сразу рухнула на землю, сбросив седока.

— Шашки наголо! — крикнул вахмистр и пришпорил коня.

Но в эту минуту студенты приналегли на противника, оставшегося между конными и студентами. Из-за бревен усилился град кирпичей. Лошади подались назад. Студенты сильней приналегли на противника, и толпа отхлынула назад, увлекая за особой верховых. Вахмистр повернул лошадь и исчез.

— По домам! — скомандовал из-за бревен Томас Брюлл и отозвал назад тех, кто потеснил противника до края моста. Мост опустел. Из-за бревен вышла группа «черных братьев», В эту минуту послышалась дробь барабанов.

— Расходись по домам, мушкетеры идут! — крикнул Брюлл.

Показался воинский отряд, вооруженный кремневыми ружьями, во главе с молодым офицером, ехавшим верхом. На его лице так и цвела самодовольная улыбка. Он то и дело поглядывал на окна и балконы, откуда смотрели женщины, и, казалось, говорил им: «Видите, как хороши мои погоны, моя каска, моя лошадь и я!» — а сверху отвечали:

— Ах, какой прелестный офицерик! Ему не больше двадцати, а уж подполковник Ревельского мушкетерского полка…

Но мясник