самом деле намного превзошла ожидания русского дворянства, того единственного класса, который мог бы поддержать его и к которому принадлежали сами руководители заговорщиков.

Именно социальное происхождение декабристов сделало их маловероятными сторонниками столь дерзких прямых действий, преследующих столь же дерзкие цели. Пожалуй, самым примечательным в их конфронтационном неповиновении как в Санкт-Петербурге, так и в Украине зимой 1825/26 года было то, что восстания, которые они там возглавили, вообще произошли. Смесь ретроспективного изумления и восхищения пронизывает замечание о декабристах, которое сделал в своей автобиографии анархист М. А. Бакунин (1814–1876), ставший, вместе с Карлом Марксом, одним из основателей Первого интернационала:

Несколько сот человек, родившихся, живших в привилегированной обстановке и занимавших более или менее блестящие и доходные места в обществе, принесли себя в жертву, отдали себя на заклание, чтобы уничтожить привилегии и освободить своих рабов, — вот чего никогда не видано было ни в одной стране и что действительно имело место в России[960].

Хотя Ленин точно так же поместил декабристов в их классовый контекст («лучшие люди дворянства», но неизбежно поэтому «страшно далекие от народа»), последующая советская историография — к примеру, М. В. Нечкина как типичный ее представитель, — неизменно ссылаясь на изречение Ленина как на аксиоматику, предпочитала тем не менее помещать декабристов в контекст революционной традиции России как ее отцов и первых мучеников, а не подчеркивать их социальное происхождение. Идеализация их выдающегося мученичества на благо революционного дела означала, что сами декабристы стали в некотором роде священными, а историография часто граничила с агиографией. Т. В. Орлова отмечает, что в советской литературе произошла канонизация образа декабристов[961].

Эту тенденцию, конечно, можно проследить от Ленина к Александру Герцену, создавшему в XIX веке устойчивую мифологию декабристов. Постсоветские российские историки этого периода, признавая идеологическую тенденциозность своих предшественников, потенциально вредную идеализацию и преувеличения, стремились восстановить равновесие, чтобы более всесторонне взглянуть на сильные и слабые стороны декабристов как в их современном контексте, так и в контексте «освободительного движения», кульминацией которого стала большевистская революция в октябре 1917 года.

Однако недавнее российское исследование удивительно лестно определяет «декабризм» как «нетерпеливое, пылкое, часто пристрастное служение идеям, которые составляли мыслительную атмосферу всего русского дворянского общества последней трети XVIII — первой трети XIX века». Определение, данное тем же исследователем самим декабристам, столь же лестно свидетельствует и о сохранении по сей день различных интерпретаций их истории. И. Ф. Худушина считает их не чем иным, как «последовательным выражением благородного мировоззрения», основными принципами которого были «честь, благородство и преданность интересам отечества»[962]. Тем не менее, хотя может быть трудно не согласиться с этой лестной оценкой того, что олицетворяли собой декабристы, к несколько иным выводам приводят как восприятие декабристов современниками, так и непреднамеренные результаты их импульсивных действий. Именно к этим выводам мы сейчас и обратимся.

Создание официальной исторической версии восстания декабристов

Явное свидетельство нежелания Николая I забыть первый день своего правления пришлось на 14 декабря 1848 года. Двадцать третья годовщина восстания была отмечена публикацией тиражом всего в двадцать пять экземпляров «Исторического описания 14 декабря 1825 г. и предшествовавших ему событий», которое было подготовлено М. А. Корфом на основе собственных воспоминаний Николая I о событиях того дня, дополненных некоторым числом официальных документов, отчетов и мемуаров[963]. Акцент сделан на решающей роли, которую сыграл Николай I в подавлении восстания и наказании его участников, что побудило одного комментатора описать текст Корфа как граничащий «скорее с панегириком, чем с историей»[964].

В декабре 1847 года Корф присутствовал при чтении 20‐летним великим князем Константином рукописного отчета своего отца о событиях последних недель 1825 года. Затем второй сын царя попросил Корфа показать ему историю самодержавия в России, над которой, как он знал, Корф работал. В январе следующего года он вернул ее автору с благодарностью, сказав, что прочитал рукопись «с особенным интересом». Это побудило Константина попросить Корфа составить описание 14 декабря, основанное как на записях Николая I, так и на своих собственных, а также на других относящихся к делу материалах. Затем великий князь собирался попросить царя, «чтобы он поправил и дополнил по своим воспоминаниям, и таким образом будет у нас самое достоверное целое, если не для современников, так по крайней мере для потомства». Сын Николая I проявил удивительную зрелость и дальновидность, находя события, о которых он никогда не слышал, настолько важными, что они заслуживают точного исторического описания, которое, как он считал, мог предоставить его собственный учитель истории, барон Корф. Сам царь был полностью осведомлен о поручении своего сына и лично сказал Корфу, что с нетерпением будет ждать появления этой книги, а также выразил желание прочесть лекции по истории России, которые Корф давал Константину[965].

Шесть лет спустя, в 1854 году, царь приказал напечатать второе издание, опять же всего в двадцати пяти экземплярах, под названием «Четырнадцатое декабря 1825 года». Крошечный тираж означал, что работа была доступна только избранным, даже несмотря на то что в то время к этой теме был большой интерес в обществе в целом и особенно в его высших слоях, учитывая количество дворян, которые были вовлечены в события, описанные в книге. М. Фок среди прочего сообщал Бенкендорфу о намерении, высказывавшемся некоторыми из участников этих событий, написать историю периода с 1801 по 1826 год и издать ее за границей[966].

Неудивительно поэтому, что в 1857 году Александр II санкционировал публикацию третьего издания произведения Корфа большим тиражом, дабы удовлетворить общественный интерес. Тем не менее это издание, теперь озаглавленное «Вступление на престол императора Николая I», было быстро распродано. Книга была расширена за счет официальной переписки и переведена на ряд иностранных языков, включая не менее семи различных переводов только на немецкий язык. Чистая выручка за книгу в России составила около 28 000 рублей. Их Корф пожертвовал Императорской публичной библиотеке, директором которой он тогда был. В то время тема и содержание книги считались слишком деликатными, чтобы подвергать их нормальной критической рецензии в России. Однако, как заключил Феттерлейн в цитируемой статье, «собранный в нем драгоценный материал делает его незаменимым источником для историка царствования Николая I»[967].

Декабристы и политическое будущее русского дворянства

Цели и действия заговорщиков-декабристов подорвали доверие Николая I к русскому дворянству в целом. Восстание на Сенатской площади в день его вступления на престол было шоком, от которого он так и не оправился, и, несомненно,