композитора — начиная от передачи писем, денег, нот до помощи в юридических вопросах. Дмитрий, окончивший в Петербурге элитное Училище правоведения{485}, стал превосходным юристом, в начале своей карьеры преданный государству и императору{486}. Он хорошо играл на рояле и обладал отличным слухом, что подкупало Михаила Ивановича, теперь считавшего его своим преданным другом (к этому времени дон Педро уже утратил прежнее доверие).

Людмила была очарована его красотой и умом, но она была не единственной его поклонницей. Он считался видным женихом, в это время в него были влюблены четыре знакомые дамы, ревновавшие друг к другу, о чем, безусловно, знала Людмила. Она, почти каждый день видевшая Дмитрия, полностью отдалась чувству, а Стасов не сопротивлялся этому. Глинка поддерживал их связь, не имея ничего против их свободных отношений.

Людмила сняла для брата с доном Педро удобную квартиру в доме Жукова, на углу Невского проспекта и Владимирской улицы{487}. Здесь он уже жил когда-то, 20 лет назад, в 1828 году. Квартира была просторная, особенно впечатляла большая зала, где можно было собирать многочисленных друзей.

Вскоре для музыкальных развлечений установили два рояля, взятые напрокат. У Глинки устраивались музыкальные вечера по пятницам (иногда по вторникам), на которых собирались близкие друзья, все хорошие музыканты и пианисты — Дмитрий Стасов, Энгельгардт-младший, Даргомыжский, Вильбуа, Серов, Дубровский. Играли пьесы в четыре руки, а потом и в восемь, то есть на двух инструментах. Вскоре Энгельгардт перевез сюда свое домашнее фортепиано, так что во время вечеринок играли уже в 12 рук на всех трех инструментах. Энгельгардт и Дмитрий Стасов делали переложения для их ансамблей. Играли преимущественно музыку Глинки и классиков — Баха, Бетховена, Керубини, подбирая репертуар согласно вкусам хозяина салона. Особенно ему сейчас нравились опера «Медея» Керубини и виртуозное произведение «Приглашение к танцу» К. М. фон Вебера.

Глинка отзывался презрительно о публичной концертной жизни, он пытался сохранить привычную ему форму музицирования и общения — салон, где собиралась избранная публика. Подобные закрытые встречи обретали статус элитарных, поднимая присутствующих гостей до уровня «избранных». Посещение публичных концертов он называл порчей музыкального слуха. Он писал Дмитрию Стасову: «…предполагаю, что вы слишком дорожите вашим слухом, чтобы обрекать это благородное чувство всем тем ужасным пыткам, кои под именем концертов, как зловредные пауки, хитро изготовляют шарлатаны и даже (извините) солисты»[591].

Недавнее ощущение «отверженности» уходило. В этой компании молодых, но преданных поклонников он чувствовал себя востребованным и сравнивал себя с Колумбом, открывающим музыкальные «Америки». Например, он знакомил их с музыкой Глюка (запоминающимся стал вечер 29 февраля 1852 года). Глинка был не одинок во внимании к старинной профессиональной музыке и литературе Античности. Как раз с конца 1840-х годов в европейской культуре намечается поворот к ушедшим эпохам — далеким и не очень, к культурному тренду относилось теперь и наследие композиторов XVII–XVIII веков. В Европе интерес к старине достиг массовых масштабов. Из музыкальных редкостей эта когда-то забытая музыка стала достоянием «массмаркета». Бах, Глюк, Гендель, Гайдн, Керубини — эти имена появляются на афишах публичных концертов. До России эта мода в таких глобальных размерах еще не дошла.

Подразумевая высокий образовательный пафос собраний и серьезность музыки как искусства, Глинка называл свои музыкальные пятницы Музыкальными академиями, по аналогии с теми, которые устраивали Моцарт и Бетховен. Этот интеллектуальный досуг в кругу меломанов он считал «мусикийскими забавами», то есть такими благородными развлечениями, которые восхваляют возвышенных муз.

Но здоровье Глинки с приближением зимы опять ухудшалось. А весной, 29 марта 1852 года, скончался его друг, как его представляла «Северная пчела», «известный живописец» Яков Яненко. Из некролога можно понять сложившееся вокруг него общественное мнение: «Кисть Я. Ф. Яненко, как говорится, была широкая, и писал он отлично, когда прилагал старание. Если бы он шел путем усовершенствований, то достиг бы высокой степени в живописи»[592]. Рецензент намекал, что тот, как и многие из «братии» Кукольника, слишком много времени проводил в праздности. А между тем Яненко был приближенным к императорской семье, он написал два портрета Николая I. Уход Яненко, как вскоре и Карла Брюллова, в июне 1852 года, не мог не сказаться на впечатлительной натуре композитора.

Забытый гений?

В 1852 году широко отмечался пятидесятилетний юбилей основания Филармонического общества в Петербурге, одной из первых постоянно действующей музыкальной организации в России. Это общество, которое спонсировали меценаты, устраивало концерты, сбор от которых часто шел на поддержку бедствующих музыкантов, вдов и сирот.

Глинка, живущий теперь затворником, был далек от всеобщего восторга по этому поводу. Шутя, он называл всех, кто был причастен к организации Филармонического общества, «немцами». Действительно, общество организовали люди разной этнической принадлежности, но «нерусских» в Российской империи, а особенно среди музыкантов, было большинство{488}. Мог ли знать он, что эту сентенцию впоследствии подхватят его младшие последователи — Стасов и Балакирев. Впоследствии они будут распространять мысль о том, что все музыкальные институции в России буквально захвачены «немцами», к которым будут причислены даже братья Рубинштейн[593]. Националистическая оценка, данная мимоходом Глинкой, станет в их руках «оружием», «убийственным» аргументом в попытках завоевать свое место под солнцем — в профессиональной музыкальной среде.

Львов, помня заслуги Глинки перед Капеллой и педагогический талант, попросил подготовить взрослых певчих к концерту Филармонического общества. Организаторы предложили Глинке исполнить и его сочинения, но в конце концов по каким-то причинам — то ли из-за бездействия самого композитора, то ли из-за организационных моментов — этого не произошло. Глинка винил во всем Львова и Виельгорского, которые, как он считал, «вытеснили» его. Он саркастически вспоминал: «…негодования с моей стороны не было», «я учил и кормил певчих»[594].

Концерт состоялся 2 марта 1852 года под управлением Людвига Вильгельма Маурера, без участия Глинки. Композитор старался не показывать виду, но он очень расстроился от несправедливости. Людмила посчитала, что должна исправить сложившуюся ситуацию. Она теперь ощущала ответственность за судьбу музыки Глинки, став фактически его личным «продюсером». Возможно, из-за этого инцидента и стала распространяться, в том числе с подачи Людмилы, мысль о том, что Глинка забыт на родине и отвергнут соотечественниками.

В пику прошедшему праздничному событию, Шестакова договорилась с дирижером Карлом Шубертом об исполнении музыки брата во Втором концерте Филармонического общества (Глинка в «Записках» подчеркивал, что он к этому не имел никакого отношения, ведь гению не пристало заниматься собственным промоушен).

2 апреля 1852 года в дневном концерте в зале Дворянского собрания собралась великосветская публика, присутствовала императрица, высоко ценившая талант Глинки. Здесь впервые прозвучала Вторая испанская увертюра в новой редакции. После премьеры композитор посвятил это произведение Филармоническому обществу, в знак признательности за хорошее исполнение. К тому