лицо его исказилось от бешенства. Я не выдержал, снял фуражку, помахал ею вслед удалявшемуся экипажу и крикнул что было мочи:

– Товарищи! Кланяйтесь Совдепам!

Почему мне именно эта фраза в голову пришла – не знаю… В отличном настроении я пришел к лейтенанту Кроолю, который от души хохотал, когда я ему рассказал об этой встрече.

Получив свои деньги и проездной документ, напутствуемый пожеланиями счастливого пути как со стороны Крооля, так и пришедшего Бодена, я отправился на вокзал, и вскоре небольшой буммельцуг[86] прифронтового сообщения, тяжело пыхтя своим маленьким паровозом, потащил меня в Жлобин.

Глава XVII

19 августа перед обедом я приехал в Киев. Оставив свои вещи на вокзале, я отправился пешком в город, чтобы разыскать Ф.Н. Безак.

Киев мало изменился за то время, что я его не видел. Германская оккупация никакого особенного отпечатка на город не наложила.

На улицах стояли новые украинские полицейские в солдатской форме с винтовками на плечевом ремне, немецких постов нигде не было видно, и только вокзал и Липки, где помещалось «Обер-командо», были прочно заняты германскими войсками. Присутствие в городе оккупационных войск было заметно только по сотням и тысячам телеграфных и телефонных проводов, окутавших город, как паутиной.

Жизнь в Киеве била ключом. На Крещатике я был подхвачен волной бесчисленных прохожих, разодетая толпа наполняла все окрестные улицы, кафе и магазины. Виднелись повсюду прекрасные выезды, роскошные автомобили, то и дело оглашая воздух зычным окриком:

– Х-е-е-п! Берегись!

По улицам пролетали самые старорежимные, толстые лихачи на дутых шинах. Не потому так жил Киев, что неожиданно стал столицей новой державы, а потому, что был переполнен беженцами из Москвы и Петербурга, вырвавшимися из Совдепии и очутившимися в свободной стране, швырявшими без счета с трудом спасенные ими деньги по различным злачным местам, народившимся в городе, как грибы после дождя.

Украинизации никакой не замечалось. Все говорили по-русски, вывески остались русскими, газеты выходили по-русски, были и украинские, но я не знаю, читал ли их кто-нибудь. В министерствах и учреждениях новой державы говорили по-русски, наконец, блюстители порядка в солдатской форме в большинстве были старыми городовыми и жандармами.

Но, несмотря на казавшуюся беспечность шикарной толпы, в воздухе чувствовалась нервность, в разговорах сквозила неуверенность в завтрашнем дне, все жили принципом «хоть день – да мой» и кутили, расшвыривая последние гроши, стараясь в вихре удовольствий забыться от всего пережитого и заглушить в себе щемящие предчувствия недолговечности обретенного покоя…

Таковыми были мои первые киевские впечатления.

Среди толпы я видел множество офицеров всех родов без оружия, без погон, но в фуражках с русскими кокардами, а также представителей новой украинской армии, тоже бывших офицеров, но уже во всем великолепии новой, только что изобретенной формы, основными отличиями которой служили жгутовые погоны на манер немецких, но во всю ширину плеча и круглые золотые кокарды с украинским гербом в виде трезубца на голубом фоне.

На Крещатике мое внимание привлекла третья категория офицеров в старой, родной мне форме, с погонами, при орденах и оружии. Единственным отличием у них был угол острием вверх из романовской ленты на левом рукаве выше локтя. Этот знак до того заинтриговал меня, что я в конце концов не выдержал и подошел к проходившему мимо меня прапорщику, извинился и попросил объяснить мне, что сей знак означает. Он очень любезно объяснил мне, что этот знак принадлежит к Астраханской казачьей армии, находящейся на фронте около Царицына и которая разворачивается и вербует офицеров в Киеве через свое представительство, которое помещается в гостинице «Прага» на Владимирской улице.

Как это видно из цветов ленты, армия, не в пример Добровольческой, преследует явно выраженные монархические тенденции и из своего лозунга «За веру, царя и отечество» секрета не делает. Немцы очень сочувственно относятся к этому формированию и оказывают ему всяческое содействие. Я представился прапорщику. Он, услышав мою фамилию, воскликнул:

– Так вы родственник такого-то?

Я ответил утвердительно. Оказалось, что мой новый знакомый является племянником сенатора Ш., семья которого очень дружна с нашей, но мы почему-то раньше не были знакомы, хотя и слышали друг о друге. Я был очень обрадован такой неожиданной встрече. От Ш. я узнал, что Астраханская армия состоит из астраханских казаков и калмыков, но теперь, при разворачивании, формирует и инородческие части. Наказным атаманом является князь Тундутов. Представителем армии на Украине состоит капитан 1-го ранга Ратманов, с помощником лейб-гвардии Павловского полка полковником Потоцким и его братом, полковником-артиллеристом.

Ш. долго упрашивал меня идти к ним в армию, и я в день приезда оказался в представительстве, где был радушно, как родной, принят как энергичным капитаном Ратмановым, так и всем персоналом представительства. В тот же день я записался в армию, дух и принципы которой вполне отвечали моим убеждениям, и был временно прикомандирован в распоряжение Ратманова. Через начальника контрразведки при представительстве, капитана Б., я вошел в связь с немецким командованием и при любезном содействии начальника одного из его отделов, лейтенанта Р., отправил телеграмму на имя великого герцога Гессенского с извещением о своем прибытии в Киев и с просьбой сообщить мне, будет ли желателен великому герцогу мой приезд в Германию.

В Киеве я решил не задерживаться и до получения ответа от великого герцога решил проехать к Ю.А. Ден в Белецковку, чтобы информировать ее обо всем мной пережитом и виденном, а также в Одессу к отцу, которого не видел с июня 1917 года.

Ф.Н. Безак, которого я навестил на следующий день, принял меня очень сердечно, познакомил со своей женой Еленой Николаевной, симпатичнейшей и добрейшей женщиной, и пригласил меня к обеду.

За обедом, кроме семьи Ф.Н., присутствовал также волынский губернатор П.В. Скаржинский, бывший начальник Главного управления по делам печати Катенин и Кавалергардского полка полковник А.А. Пантелеев, который, как я слышал, во время своего пребывания в Петрограде был очень близок к Маркову-второму по организации. Первые двое, как сам Ф.Н. Безак, были виднейшими лидерами не только киевских монархистов, но и вообще южнорусских.

После обеда я во всех подробностях рассказал присутствующим о положении организации Маркова-второго до моего отъезда в Тобольск, о Тобольске и Тюмени, о моей службе в Красной армии – словом, в мельчайших деталях обо всем, мною виденном и пережитом. Рассказал я также о жизни их величеств в Екатеринбурге, о моих опасениях, о разгроме организации, о чем я узнал после своего приезда в Петербург, об отправке мной писем великому герцогу Гессенскому, ввиду того что я не верю, чтобы мы смогли сами не только вырвать