в качестве консулов, членов посольств и связанных с ними различных миссий, и не видя никакой возможности для себя реально помочь их величествам, не довел до сведения брата и сестры императрицы о трагизме ее положения.

Эта мысль со времени оккупации и твердого занятия Украины австрийцами и немцами неоднократно приходила Ю.А. в голову, но из-за потери связи с Марковым-вторым и полной неосведомленности о его работе ей казалось, что мечта ее об обращении к их высочествам могла бы вызвать интервенцию и привести к осложнениям в положении императорской семьи в Тобольске.

Первое известие о перевозе государя и государыни из Тобольска Юлия Александровна склонна была принять за вывоз императорской семьи под давлением Германии. Но это объяснение было нарушено известием о задержке их в Екатеринбурге. За этим последовало кошмарное сообщение о гибели его величества…

Когда я рассказывал Ю.А. о подробностях приезда комиссара Яковлева в Тобольск и о переезде их величеств, она спросила меня, не предполагаю ли я, что Яковлев был послан из Москвы под немецким давлением, ради спасения их величеств. Этот вопрос уже не раз приходил в голову не только мне, но и Соловьеву и служил предметом наших обсуждений. Детально разбирая все происшедшее, я еще в Тюмени склонялся к выводу, что из всего того, что я слышал о Яковлеве в красном штабе Тюмени, можно было установить, что это старый партийный революционер-эмигрант, пользующийся несомненным доверием в высших советских кругах. Но почему выбор для исполнения столь важного поручения пал именно на него, мне установить не удалось.

По сведениям, полученным Соловьевым из Тобольска, отношение Яковлева к императорской семье было за все его пребывание там самое лояльное. Это же подтвердили мне Симоненко и Ковальчук, имевшие возможность в непосредственной близости наблюдать за отношением Яковлева к их величествам. По его действиям во время передвижения в поезде с их величествами и по его боязни столкнуться с рабочими, враждебными императорской семье, можно было уловить его желание благополучно доставить их величества, согласно полученным директивам, в Москву.

Чем объясняется такая необычайная мягкость советского комиссара по отношению к их величествам?

По-моему, корректное и предупредительное отношение к их величествам объяснялось полученным им, видимо, за границей образованием. Будучи, таким образом, далеким от русского хамства, он мог лояльно и по-человечески относиться к своим врагам.

Для меня Яковлев был не единственным примером. Пермяков, простой мужик, тот хотел похвастаться перед «бывшим царем» революционной дисциплиной своих подчиненных и тоже никакого хамства и издевательства по отношению к их величествам не допускал. Отношение Усиевича, тоже бывшего политического эмигранта, приехавшего с Лениным в одном вагоне, к женам заключенных тюменских заложников, как по моим личным наблюдениям, так и по рассказам побывавшей у него Лошкомоевой, было всегда изысканно любезным, и к заключенным он относился совершенно по-человечески, разрешив им пользоваться собственным постельным бельем и пищей, приносимой их родственниками в неограниченном количестве.

Я вполне допускаю возможность, что Яковлев мог иметь и затаенную мысль о том, что в случае благополучного перевоза в Москву их величеств немцы потребуют у Совнаркома выдачи императорской семьи, и тогда он, Яковлев, сторицей будет вознагражден за свое отношение к их величествам. Но чтобы Яковлев мог действовать под немецким руководством, я категорически отрицаю, и вот по каким соображениям: ему было отлично известно о екатеринбургских настроениях, а скопление рабочих на станции Поклевская служило тому достаточным доказательством и предупреждением.

Он, однако, вторично избрал путь через Екатеринбург, хотя имел возможность прорваться через Омск на линию Курган – Челябинск и через Уфу, минуя Екатеринбург, вывезти их величества в Москву. Задержавшие Яковлева около Омска местные красногвардейцы не смогли бы ему оказать сильного сопротивления, так как он имел возможность заручиться поддержкой у нас в Тюмени, если бы считал свой охранный отряд малочисленным. Однако он предпочел с омскими красноармейцами в конфликт не вступать, а снова попытался проехать через Екатеринбург. Если даже предположить, что он, проехав со станции Куломзино в Омск, связался с Москвой и получил оттуда приказ везти их величества по маршруту Тюмень – Екатеринбург, то, будь он германским агентом, из страха перед ними он московского приказа не исполнил бы, видя при его исполнении опасность для жизни их величеств, а сделал бы попытку прорыва линии Курган—Челябинск. Опасаться за свое своевольство и неисполнение приказа ему не приходилось бы, так как он был бы в таком случае всегда поддержан и защищен немцами. Единственное, что могло удержать Яковлева от насильственного прорыва через Омск, – это его боязнь за оставшихся в Тобольске членов императорской семьи, на которых, очевидно, со всей злобой обрушились бы екатеринбургские товарищи, узнав о насильственном провозе их величеств через Омск.

Таково было мое мнение о Яковлеве, которое я изложил тогда Ю.А. Ден. Теперь же мои тогдашние соображения вполне подтверждаются господином А. Магенером, вышедшим со мной на связь по приказанию великого герцога в октябре 1918 года в Киеве. Я получил точное категорическое подтверждение, что Яковлев никогда германским агентом не был, хотя в Киеве ходили тогда вздорные слухи о предложении немцев его величеству подписать ради своего спасения Брест-Литовский мир.

Подобного предложения Германия никогда и ни через кого его величеству не делала. Все вышеизложенное было мне подтверждено при личном свидании с братом ее величества, герцогом Эрнстом Людвигом Гессенским, и августейшей сестрой ее величества, принцессой Ирэной Прусской, и ее мужем, братом императора Вильгельма, принцем Генрихом Прусским.

По собранным мною сведениям, Яковлев также не являлся агентом какой-либо другой державы, так как и союзные правительства, и родственники его величества с момента революции ясно показали свое полное равнодушие к судьбе императорской семьи. Это лично подтвердил мне в Берлине в 1919 году сенатор Туган-Барановский, сообщивший следующее: в сентябре 1917 года он вел в Петербурге переговоры с французским генералом Нисселем и посланником Нюлансом. Генерал был вполне готов оказать всяческую поддержку императорской семье, Нюланс же категорически отказал в какой-либо помощи. Английский поверенный в делах, сэр Линдлей, обещал над этим вопросом «подумать»! Такому индифферентному отношению правительств Антанты имеется еще целый ряд других подтверждений.

Суммируя все данные и соображения, мы с Ю.А. Ден тогда пришли к заключению, что ничего другого не остается делать, как ждать ответа от великого герцога, и, в случае пожелания великого герцога видеть меня, Юлия Ден соглашалась на совместную поездку со мной, дабы лично просить герцога о возможно скорейшем вмешательстве в судьбу императорской семьи.

Прожив в Белецковке три дня, отдохнув и окрепнув душой в кругу дорогих и близких мне лиц, я уехал для свидания с отцом в Одессу.