– Ладно, я все улажу. Сколько он тебе задолжал?

Стив наконец слегка расслабился.

– Квартплата. Плюс долг. Всего восемь тысяч.

Лео достал из заднего кармана бумажник и отсчитал шесть тысяч пятисоткроновыми купюрами.

– Оставшиеся две получишь к концу недели. И забор я починю. О’кей?

Стив протянул руку за деньгами, но Лео отдернул свою.

– Сперва дай-ка мне запасной ключ.

Лео сунул ключ в замок, повернул. Темнота. Потом тяжелый дух долгой изоляции, а в его недрах – запах отца. Он включил свет. На полу кучи изрезанных газет. Стол усыпан смятыми билетами лото, скомканными пакетами из-под еды и луковицами (только начни чистить, и их запах мгновенно заполонит все вокруг), еще там валялись ножницы, газетные вырезки, клеящий карандаш и множество винных бутылок, пустых. А на диване черное в черноте – толстый черный регистратор, утонувший в потертой коже. Он сел, начал листать. Страница за страницей, вырезка за вырезкой – заметки о Военной Банде. Фотографии разбитых стекол, и его собственное лицо в маске, и восемь пулевых отверстий над окошком кассы.

Паршивый альбом вырезок.

Отец провел свое расследование. И не догадывался, знал. Отец собирал и перечитывал все, что писали о его сыновьях. Вроде как… гордился.

Вряд ли отец раньше испытывал гордость. Внутри, под ложечкой, возникло неприятное ощущение. Лео захлопнул регистратор и шагнул к одной из двух закрытых дверей.

Иван Дувняк лежал в темноте совершенно неподвижно. Лео быстро шагнул к кровати, поднес палец к его губам, почувствовал в конце концов слабое дыхание и провел по носу и лицу всей ладонью. Едва слышное сипение сменилось сердитым всхрапом. Отец что-то пробормотал и замахал рукой, будто кувалдой.

– Папа.

Лео схватил его за плечо, легонько встряхнул.

– Папа!

Большое тело медленно повернулось, не открывая глаз.

– Посмотри на меня! Папа!

Иван открыл глаза, вернее приоткрыл.

– Лео?..

Опершись о протянутую руку Лео, он с трудом сел, спустил босые ноги на пол.

– Как, черт побери, ты сюда вошел?

– Ты что творишь, отец? Ругаешься с домохозяином, спьяну въезжаешь в его забор, угрожаешь ему. А вдруг бы он полицию вызвал? Вдруг бы легавые приперлись сюда? Ты валяешься тут, как морж в нокауте, а Стив дает им запасной ключ, они входят, обшаривают твой свинюшник и находят… вот это.

Он бросил Ивану на колени черный регистратор.

– Тропинка от тебя до меня не больно-то длинная, верно? Если б они это нашли, неужто тебе непонятно… здесь, в доме отца троих сыновей! “Давайте-ка их проверим”.

Иван взглянул на папку с вырезками, но не бросил ее, бережно переложил на кровать.

– Ты бы сдал собственных сыновей! Твое чертово пьянство все пустит прахом, опять!

Он сорвал одеяла, раздвинул занавески. Больше света. Иван ссутулил плечи, словно пытаясь спрятаться.

– Посмотри на меня, отец, и послушай. Потому что я пришел предложить тебе работу.

– У меня есть работа.

– Чепуха. Я только что отсчитал Стиву шесть тысяч крон. И он говорит, ты задолжал ему еще больше.

Он дождался, чтобы усталые глаза привыкли к свету.

– Предлагаю работу. Потому что мне нужен еще один человек.

Иван, по-прежнему жмурясь, с усилием встал и молча вышел из комнаты.

– Значит, ты трус. Гайка слаба.

Лео пошел следом.

– Тебе пришлось напиться, чтобы хватило духу пойти к бабушкиному дому и бросить в окно коктейль Молотова.

– Да. Может, и так. Но я не стукач.

– Я на тебя не стучал!

– Ты…

– Мне было десять. И это… уже не действует. Так что кончай.

Рваные газеты на полу. Кучи объедков на столе. Портрет отца. Иван пригладил рукой растрепанные волосы, посмотрел на сына.

– Если ты не прекратишь, Лео, они затравят тебя, как дикого зверя. Не допустят, чтобы так продолжалось до бесконечности! Конечно, иные легавые знай себе сидят в машинах, но есть и другие, у которых такое же оружие, как у тебя. Они ждут, чтобы ты сделал ошибку, а тогда… тогда пуля тебе обеспечена. Ты их не победишь… не сможешь.

– Я пойду на дело, с тобой или без тебя.

Отец сел на обшарпанный диван. И выглядел даже каким-то маленьким.

– Я тебе нужен?

– Так ты участвуешь?

– Я тебе нужен или нет?

– Ты нужен нам.

Ты нужен нам. Так сказал Лео. Он нужен трем своим сыновьям.

– Я согласен.

Лео кивнул и сорвал с кухонного окна толстое одеяло – пыль так и заплясала в ярком свете.

– С этой минуты ни капли.

Он не мог припомнить, когда последний раз упаковывал подарок, да и бывало ли такое вообще. Рождественские подарки всегда паковала она, поздно ночью, когда трое ожидающих сыновей уже спали.

Иван поднял объемистый сверток, взвесил на руке. Красная глянцевая бумага, золотая ленточка. Он взял со стола ножницы, провел острым лезвием по жесткому пластику – так обычно делала Бритт-Мария, ленточка завивалась колечками, а она собирала эти колечки, подсовывала под узел, и получался красивый цветок. Ему такое не под силу. Как он ни старался, выходили какие-то кособокие пучки.

Ярлычку полагается быть сверху, посередине, рядом с золотыми пучками. Он присобачил его покрепче, потом вооружился синей шариковой ручкой, но она писать отказалась, и он взял черную, с этой дело пошло.

СЧАСТЛИВОГО РОЖДЕСТВА. ИВАН.

Он отнес подарок с кухонного стола в тесную переднюю, поставил рядом с другими, у входной двери.

Пустой рождественский подарок рядом с другими, тоже пустыми.

Он пошел было на кухню, чтобы заняться новым подарком, но остановился. Его опять затрясло. Дрожь пробивалась наружу сквозь сухую кожу. Надо постоять, пусть маленько уймется, они не должны заметить.

К вечеру станет хуже. А завтра еще хуже. Освобождать организм от алкоголя все равно что вытуривать за дверь другого человека, который поселился у тебя внутри, расположился там по-хозяйски и ни за какие коврижки не желал уходить.

Нынче утром его трясло меньше. Он стоял тогда у себя в ванной, ощупывая ладонью щеки, тугую, свежевыбритую кожу. Глаза казались водянистыми, маленькими, будто норовили спрятаться, видеть не желали курчавые седые волосы по бокам и нос, который вроде как стал крупнее с тех пор, как он приехал в Швецию.

Где-то внизу живота колющая боль. Безостановочная. Резкие уколы в желудке и сбоку, где, как он думал, расположена печень, в глубине, за почками. С утра до вечера он пил вино, сам не знал, как долго, знал только, что пройдет как минимум три дня, пока нервы вернутся более-менее в нормальное состояние. С этим паршивым колотьем жить можно. Но грабить банк, когда отрава еще выходит из организма, когда нервы проступают сквозь сухую кожу, – вот этого он опасался.