Стас закричал.

Крик был страшен. Бешеное копье этого крика ударило навстречу врагу; но – Рыжебородому удалось уклониться; причем – (о дивное диво) прямо в воздухе.

Тогда как – не только дыханию, а ещё и душам стало тесно в этом коридоре, переполненном кровью и смертью; но – рыжебородый совершил свое скромное чудо. Невидимое копье крика – прошло мимо него, лишь немного задев (и почти не ошеломив). А уже через миг рыжебородый вновь утвердился на трупах.

Его рыжие глаза стали холодны (как белое пламя недосягаемой звезды). Одна его рука (с распахнутой ладонью) устремилась вперед, другая (с ладонью, распахнутой иначе) ушла чуть вбок; Стас узнал бы и школу боя, и учителя назвал бы по имени, и даже вспомнил бы его различные (в разных эпохах) облики; но – не было у всего этого никакого смысла в вечности.

Он бы обязательно вспомнил – теперь он был во времени (и это время у него было); но – времени не было у рыжебородого! Который и превысил любую скорость, и даже вышел из самого превышения.

Стас – был во времени (и сам становился временным). А в это время из раздевалки выглянул уцелевший бандит. Его оружие зияло дулом, рыскало и нашаривало (ещё более укрепляя тесноту реальности); но – изгибать параллели бандиту было не по ранжиру.

И он всё никак не мог миновать взглядом спины рыжебородого, застлавшей ему поле побоища.

Стас – дико (в своем времени) извернулся и вскочил (как вырванное в жертвоприношении на пирамиде сердце); весь в чужой крови и – весь в чужом ему времени; но —

И кровь, и время, и само пространство – ему не препятствовали; попросту – (пространство и время) были не его. Потому – он метнулся к двери в спортзал, надеясь обрести немного простора.

Рыжебородый ему не позволил. В спортзале (и без предсказуемого Стаса) было много временного. Поэтому – так и не допустив выстрела из раздевалки, рыжебородый словно бы выстрелил сам.

Он. Ударил. В «никуда». Он ударил (в пустоту, или – по пустоте) в душное «быть никем или скоро умереть»; причём – той самой рукой, что вдруг выпрыгнула из-за спины (как из-за толп плоти); но – пальцы были распахнуты как для подаяния.

Или – в желании схватить; но – именно в момент удара (по пустоте) они почти сомкнулись. Потом – рыжебородый застыл на «своём» трупе (на который он опять – аки душа – опустился), причём – тело под его подошвами перестало хрустеть.

Потом – левая кисть рыжебородого, ушедшая за спину, словно бы расцвела.

Потом – пальцы правой были как полуоткрытый клюв. Они – много не досягали Стаса (тот был уже в дверях спортзала); но – того словно бы ошарашило о спину кувалдой; причём – (невидимый и даже воздуха не качнувший) удар пришелся наискось; причём – беглецу не препятствовал.

Разве что – немного изогнул параллель глобуса (вдоль которой беглец устремлялся).

Стас – давно (даже по меркам происходившего) переставший быть недосягаемым и воздушным (ставший ощутимым и плотным), вломился головой в косяк – и сразу же (раскроив себе череп) стал безмозглою куклой.

Он стал валиться и упал, причём – совсем рядом с наваленными им самим трупами; но – никакой иронии в этом не было (на сегодня убийства кончились).

Рыжебородый перелетел к мёртвому Стасу и опустился на колено перед ним (впрочем, с занесённой для удара рукой); вгляделся – вздрагивая ноздрями (словно бы отлетавшую душу обоняя).

После чего обескураженно вопросил:

– Кто это? Что ему было нужно?

И была после этих слов еще более негромкая тишина; причём – даже те двое на полу (с голенью и челюстью) словно бы призадумались (и на миг перестали скулить); бандит с пистолетом – полностью выволок себя из раздевалки и тоже ошарашенно разглядывал бойню.

– Я спросил, – сказал рыжебородый, не оборачиваясь.

Бандит сделал движение губами (как бы собираясь ответить). Потом – сделал движение животом (как бы давясь желудком). Потом – его (как воздушный шарик) прорвало; но – он зашипел-таки членораздельно (хотя и пустым воздухом):

– Первый раз этого типа видим. Зашёл спросить о происшествии на Сенной.

– Всех сегодня интересует Сенная, сильно интересует, – согласился рыжебородый и впервые (после своего бездумного и бессмысленного вмешательства в не менее бессмысленное побоище) огляделся; но – почти не поминая псевдо-Илию (тоже сюда пришедшего; разве что – уведшего отсюда за собою смерть).

Увидел он лишь тишину и почти понял, что значит быть «никем».

Лежали посреди этой тишины пятеро мёртвых, двое изувеченных и один обеспамятовавший Олег; всё это было даже не бессмысленно, а вовсе бесполезно; но – всего «этого» как бы не было (и не будет) вовсе.

Потому – рыжебородому (на миг) показалось, что и он всё ещё человек; потому – он протянул руку, чтобы пальцами коснуться шеи Стаса (ещё раз совершенно бессмысленно удостоверяясь в его гибели); но – на что-то он, очевидно, рассчитывал (и в этом «чём-то» очень просчитался).

Стас уже был далеко! Стас снова спускался в бездну, в которой уже провел первые сутки своей завтрашней жизни.

Он снова спускался в бездну. Квартира, в которой он провел первые сутки своей завтрашней жизни, опять открывалась перед ним (всё таким же) – всё такими же своими истерической инфернальность и (почти обоснованной) гордыней.

А так же всей своей нищетой, в которой было немного духа и много плоти.

– Кто это? – хмельной человек, отворивший Стасу дверь (и сразу же ставший для него привратником) и сразу же (как привратнику и положено – ни слова не говоря) проводивший его к застолью, только теперь потребовал разъяснений; но – до того совершивший ряд символических телодвижений.

За миг до этого Стаса обогнувший, подошедший к своему месту на «тайной трапезе» и (только подле скудных яств) на Стаса уставившийся; глаза его, впрочем, были как у Цербера.

В предыдущей жизни (Стаса и нашей) я не озаботился его описанием; но – сам по себе ревнивец (если даже лишить его роли в предстоящей теодицее) был