И…

Нет, думать о том не хотелось бы.

- Пойдем, - Мишанька подал Любаве руку, на которую та оперлась с немалой готовностью. И не глупая она вовсе. Скорее уж наивная без меры. И учить её, верно, никто не пробовал. Соколовы - еще те ретрограды, полагающие, что излишняя ученость бабе во вред идет.

Почему-то думалось об этом… со злостью?

- А хочешь, я тебе тайну расскажу? – Любава хлопнула длиннющими ресницами.

Ученая или нет, следовало признать, что была она хороша до крайности.

- Расскажи, - улыбнулся Мишанька, ибо не улыбнуться на эту вот улыбку было невозможно.

- Я царицей стану!

- Да неужели.

- Не веришь? – она выпятила губу обиженно.

- Отчего же…

- Не веришь. Я чую. Только… я и вправду царицей стану. Еще когда мы в Китеж собирались, маменька мне одно зелье дала, которое выпить надобно. Очень сильно ведьмовское.

- Да неужели? – Мишанька напрягся.

Вот как-то… не вызывали у него доверия очень сильно ведьмовские зелья. Подспудно, так сказать.

- Ага… она его купила. За дорого. И если выпить, тогда я такою распрекрасной стану, что царевич сразу влюбится. Только…

Она прикусила губу.

- Отчего тогда не пьешь?

- Маменька велела, чтоб на пиру… сення… а я не хочу!

- Почему?

- Не знаю… старый он. Царевич. Ему вона сколько уже! За двадцать годочков. А ну как жить станем, он и помрет от старости?

- Аргумент.

- И еще… сидит, рожу напыживши, на нас не глядит… вона, сегодня вся изстаралась, а разве хоть на минуточку выглянул? Вот то-то и оно. Я и подумала, зачем мне для царевича пить? Лучше я кого другого найду, тогда-то и выпью, чтоб, значит, распрекрасною стать.

- А может, вовсе пить не надо? – предложил Мишанька. – Зачем тебе? Ты и так прекрасна.

- Да?

Щеки зарозовели.

Это… и смотрит с хитрецою женскою. И… он же ж, Мишанька, сейчас же ж… какое непотребство!

- Ты… погоди… сперва я через пень прыгну, - сказал он, чувствуя себя на редкость глупо. – Обернусь там… добрым молодцем… относительно добрым…

Хлопнули длиннющие ресницы.

- И тогда уже решай, пить или нет… лучше вовсе не пить. Отдай мне.

- Ты выпьешь?

- Чтоб распрекрасною стать и царевича на себе женить? – от этакой перспективы Мишаньку в жар кинуло. А потом в холод. – Нет, отдам отцу. Пусть глянет, чего там намешали. А то ведь сильно ведьмовские зелья бывают опасны.

- Да?

И все-таки…

- Знаешь, у кого твоя маменька его покупала?

- У одного жреца, с которым об храме договор вела. То есть, вел папенька, чтоб, значит, камень мне загорели, а то стыда потом не оберешься, - произнесла Любава совсем другим тоном, явно подражая кому-то. Скорее всего отцу. – Вот… папенька ему платил много. А зелье уже жрец потом сам маменьке предложил. Вот.

Что-то это зелье совсем перестало Мишаньке нравится.

- Но я думаю, что не одной ей… Медведева вчера сказала, что она точно-преточно царицей будет, а Лисина возразила, что совсем даже не точно, а точно – это она станет. Едва не подрались.

Мишанька хмыкнул.

Мысленно.

А еще понял, что папеньку надобно увидеть и поскорее.

- Тот жрец, - сказал он, стараясь быть как можно более убедительным. – Мог ведь и обмануть твою матушку.

- Зачем?

- Чтоб ты не стала царицей. Выпьешь и… скажем, покроешься прыщами. Или вот лицо раздует. Или волосья все повылазят.

От страха глаза Любавы сделались совсем огромными. И за косу свою она схватилась обеими руками, то ли удержать пытаясь, то ли проверяя, на месте ли та.

- И этим вот… решил, скажем, в царицы кого-то своего вывести, и дал зелье, чтоб девок-соперниц поуродовать, а будут разбираться, так оно писано, что неможно использовать зелья колдовские. И скажут, мол, сами виноваты.

Рот приоткрылся.

Округлился.

И… почему-то этакий восторг от его, Мишаньки, ума недюжинного, больше не радовал.

- Так что проверить надо, - сказал он. – Хочешь, силой поклянусь, что пить не буду? Просто… пусть глянут, чего тебе подсунули. И… если не опасно, то верну. Веришь?

Любава завороженно кивнула.

И вздохнула.

А потом уточнила этак, деловито:

- А через пень ты когда прыгать собираешься? Мне ж уже четырнадцать. Времени немашечки ждать долго, а то скоро перестарком стану…

…не было печали.

- Вот как царевич невесту выберет, так сразу и прыгну, - пообещал Мишанька. – Ну еще как пень подходящий найду.

Баська стояла, уперши руки в бока, и глядела. Сперва на подруженьку свою верную, что держалась скромно, глазоньки потупила, ножкою траву ковыряет, вона, до самой земли проковыряла уже, потом на хлопца, что на этой траве лежал. То есть, не совсем на той, на обыкновенной, еще не проковыренной.

Аккурат возле воды.

Пруд в саду, выходит, тоже имелся, как и обещано было Баське, с белыми лилеями.

- И чегой это?

Молодец был… хорош.

Круглолиц. Толстощек. И плечами широк. Небось, не всякое коромысло на этакие плечи ляжет. А уж ведер… на этаких плечах не ведра – цельный колодец утащить можно. Всем был хорош молодец, только маленько бледен и с виду не больно-то живой.

- Я не хотела, - всхлипнула Маланька, кулаком нос подтирая. – Это он… сам… виноватый!

Баська молодца обошла.

Надо бы кого кликнуть… и будь кто другой, она б кликнула, но Маланьку жалко. А ну как решат, что зашибла? Схватят, утащат в острог темный, судить будут. А там… молодец-то непонятный, но не холоп точно, вона, сапожки сафьяновые с отворотами, бисером расшиты. Портки в полоску из сукна заморского, батюшка, помнится, такое тоже возил. Зело жаловали, ибо было красивым. Только батюшка зеленую полоску вез, а туточки красная с прозолотой. Красивая да… в общем, не холоп.

За холопа-то, чай, откупились бы.

А это…

- Крепко зашибла, - вздохнула Баська и огляделась. В саду царском было тихо и благостно. Птички звенели где-то там, в ветвях. Гудели пчелы, мед собирая… пасеку бы поставить, небось, свой медок завсегда покупного слаще, но что-то подсказывало – не дозволят.

- Крепко, - вздохнула Маланька и, всхлипнувши, заговорила. – Я от… погулять пошла. Присела на лавочку. Хорошая. Только хлипкая какая, едва примостилась… сижу и думу думаю.

- Какую?