Белый «Опель» тянулся за мной. Я вывел их прямиком на наших ряженых «гаишников», где их машину и остановили. Теперь я был спокоен. Условие мотоциклиста выполнено.

Без пяти минут двенадцать я подъехал к знакомому мне дому. Едва остановил машину, запиликал мобильник. Уже знакомый мне голос:

– Выходи из машины.

Я вышел.

– Возвращайся на проспект и пройди метров пятьдесят в сторону от метро.

Он вел меня и явно находился где-то рядом, но где – я не мог понять. Выйдя к проспекту, я прошел полсотни метров и остановился. Прошла минута, и мой мобильник снова ожил:

– Видишь маршрутное такси?

Слева ко мне приближалась «маршрутка».

– Подними руку, чтобы он остановился. Садись и езжай до метро.

Я сделал все, как он требовал. В салоне «маршрутки» было только два пассажира. Я прошел в конец салона и сел за их спинами. Мобильник держал в руках, но тот сейчас бездействовал. Подъехали к метро, здесь у «маршрутки» была конечная остановка, я это знал, но водитель почему-то не остановил машину, проехал через перекресток, игнорируя красный свет светофора.

– Эй, останови! – всполошился я.

И тогда один из тех двоих, кого я принял за пассажиров, вдруг обернулся и четко произнес:

– Ти-хо!

У него в руке был пистолет.

– Все будет хорошо, если будет хорошо, – скаламбурил он.

Пересел ближе ко мне. И второй развернулся так, чтобы держать меня в поле зрения. Меня просто украли, с запозданием обнаружил я. И получилось у них четко, как по нотам.

Мы петляли по улицам, будто стремились оторваться от «хвоста».

– За нами никто не гонится, – пробурчал я.

Но они не успокоились, пока не убедились в этом лично. Наконец остановились. Какой-то переулок. Старинные дома в два-три этажа. И никого вокруг.

– Выходи! – скомандовал тот, что сидел рядом со мной.

Руку с пистолетом сунул в карман брюк. Карман теперь подозрительно топорщился.

Вдвоем «пассажиры» вывели меня из машины, которая тотчас же отъехала, провели в арку, мы миновали пустынный двор, вошли в сырой и темный подъезд, поднялись на второй этаж. Это был нежилой дом. Разбитые лестницы, осыпавшаяся штукатурка, снятые двери, за которыми открываются взорам захламленные помещения. Жильцов отселили, но ремонт еще не начался.

– Сюда! – сказал один из моих провожатых.

Ввел в одну из комнат, и я увидел стоящего у оконного проема человека. Самого окна не было. Кто-то уже вынес раму. По комнате гулял ветерок. Человек обернулся, и я его узнал. Шмыгов. Собственной персоной. Неуловимый Шмыгов, которого так безуспешно разыскивал Мартынов.

– Узнал? – засмеялся человек у окна.

Кажется, он и был тем самым утренним мотоциклистом. Лица его я утром не рассмотрел. А вот одежда очень даже похожа.

– А ты прямо как в телевизоре, – оценил Шмыгов.

Даже голову набок склонил, рассматривая меня. Его приятели дышали мне в затылок. Пренеприятнейшее чувство. Хотя Шмыгов и предупреждал, что убивать меня не будет, а все равно мороз по коже.

– Ты понимаешь, житья мне совсем не стало, – пожаловался Шмыгов. – Обложили, сволочи, со всех сторон. Недавно вот вообще чуть не подстрелили.

– В Люберцах? – проявил я осведомленность.

– Да-а, – засмеялся Шмыгов, несколько, как мне показалось, удивленный. – А ты в курсе, да?

– Слышал кое-что.

– Охоту на меня открыли, падлы. Еле от них ушел. Одного подстрелил…

– Двоих, – поправил я.

– Двоих? – Шмыгов засмеялся, счастливый. – Значит, того я все-таки тоже зацепил!

В его глазах были удаль и азарт. Человек из другого мира. Со своими собственными представлениями о том, что такое хорошо и что такое плохо. Его представления нисколько не совпадали с моими. Его можно назвать отморозком. Опасный хищник, подлежащий обязательному отстрелу. Для него человеческая жизнь – ничто.

– Понимаешь, мы ведь в тот раз сейфы в банке бомбили вслепую. Наудачу, в общем. И залезли не туда, куда надо. Хватанули, в общем, чужое. А люди обиделись…

Шмыгов засмеялся, а глаза оставались холодными, словно были прикрыты корочкой сверхпрозрачного льда.

– Хочешь взглянуть?

– На что?

– На это вот.

Он извлек из-за пазухи видеокассету.

– Это мы нашли в одной из ячеек. Бесполезная, думали, вещица, но все равно прихватили второпях. А когда уже после всего просмотрели… О-о-о! Там такое заснято!..

– Компромат?

– Ну! – обрадовался он моей догадливости.

– На кого?

– Посмотришь на досуге. Этот фейс тебе знаком. Тыщу раз ты видел его по телеку. Большая шишка. Лицо, приближенное сам знаешь к кому.

– У меня другой профиль. Я журналистикой не занимаюсь.

– Но ты ведь с телевидения! У тебя там все завязки, все концы. Знаешь, кому кассету эту сплавить. Мы пробовали кассету передать журналюге одному, а он, дурак, стал информацию перепроверять. Позвонил в банк Ласунскому, стал расспрашивать, что там с этой кассетой. А ему – с какой кассетой? Да вот с этой, которая у меня. А вы приходите к нам, говорят. Мы посмотрим и скажем – действительно наша или нет. Он к ним отправился, а по дороге на него нападают, натурально, хулиганы, портят ему фотокарточку, отнимают бумажник и кассету, само собой, в результате этот идиот попадает в Склиф, и лично для него это еще не самый плохой итог. Хорошо еще, что мы ему не ту самую кассету отдали, а копию.

– Думаешь, Ласунский охотится за этой кассетой?

– Ну!

– А ему-то что за забота?

– Почем мне знать? Наверное, тот, кто хранил кассету в ячейке его банка, претензии предъявил. Замочить пообещал или разорить, к примеру, дочиста. Вот Ласунский и старается. Своих псов по моему следу пустил, еще чуть-чуть, и мне башку снесут. Я это чувствую.

– Отдай им кассету, – посоветовал я.

– Я что – больной на голову? Если все сделать тихо, они все равно меня порешат. Тут нужен шум. Ты понял? Надо, чтобы кассету много людей увидело. Чтоб, в общем, кипеж поднять. Чтоб по телеку, на всю страну.

Он боялся их. Так боялся, что был готов на все. Знал, что в покое его не оставят. Он может уехать из Москвы, вообще покинуть пределы России, спрятаться хоть в Антарктиде – и все равно до него доберутся. Вычислят и убьют. Не пожалеют на поиски ни времени, ни денег. А возможности у них, судя по всему, есть. И Шмыгов отдает себе в этом отчет. Наверное, сейчас клянет себя за то, что в тот раз вскрыл в банке именно эту ячейку, с кассетой. И дело было не в кассете, а в том, что он, Шмыгов, с содержанием кассеты ознакомился. И отныне его жизнь не стоила ровным счетом ничего. Ни единой копеечки. Так будет до тех пор, пока содержание кассеты не станет известно многим. Сотням тысяч, миллионам людей. В этом безмерном море посвященных Шмыгов растворится, превратится в молекулу, одну из миллионов других, и тогда к нему потеряют всякий интерес. Конечно, если он демонстративно объявится, его убьют, хотя бы в отместку за произведенный шум, но если будет сидеть тихо, то выживет, потому что специально его искать уже никто не будет. Овчинка выделки не стоит.