на коня, пересек обманную ограду и вскоре увидел прекрасные дома справа и слева. Он оглянулся; дымка рассеялась, но ему чудилось, что мнимая стена преследует его от входа, едва не касаясь крупа его коня. Пройдя еще вперед, он очутился у ворот, чересчур низких и узких для всадника; тогда он во второй раз спешился, оставил коня, отбросил глефу, отстегнул ремень щита и продел в него левую руку; поднял меч и, пригнув голову, углубился в проход, длинный, узкий и сумрачный. Он продвигался все далее вперед; в конце прохода он увидел по бокам очертания двух огромных драконов, изрыгающих длинные языки пламени. Две цепи, вмурованные в стену, удерживали их за шеи.

– Вот свирепые твари, – пробормотал Галескен.

Невольно он отпрянул назад, остерегаясь их наскока; но его остановил стыд, как если бы он был у всех на виду, и он решился идти вперед. И тут драконы налетают, преграждая ему путь; они вонзают когти в его щит, острыми зубами грызут петли его кольчуги и впиваются в тело, раздирая его в кровь. Герцог не уступает: мечом он разит их и в голову, и в грудь, и вот он вырывается прочь, предоставив драконам вылизывать кровь, пролитую ими и замаравшую им когти. Герцогу же первым делом пришлось унимать огонь, извергнутый на него; но вскоре затем он оказался перед шумливой и быстрой рекой. Дивясь тому, что видит в Долине столь обильный поток, он уже отчаялся было пересечь его, когда заметил длинную и узкую доску, которую ему предстояло преодолеть. Едва он ступил на нее, как увидел на другом конце двух рыцарей в доспехах, с мечами наголо, явно готовых защищать от него переправу. Страх овладел им на миг; их же двое, они стоят на твердом берегу; а он непременно утонет, если пошатнется и упадет, ибо вода глубока и черна, как бездна. «Я не отступлю», – сказал он себе. Но когда он был на середине доски, сердце его дрогнуло, и он удержался с превеликим трудом. Он еще продвинулся вперед; вот уже три рыцаря, а не два, обороняют от него берег; первый поднимает глефу, второй бьет его мечом по шлему, заставляя пригнуться и, наконец, сверзиться-таки в воду. Он уже уверен, что погиб, он чует смертный ужас; но, когда он вовсе обомлел, его достали из воды длинными железными крючьями; и, открыв глаза, он увидел, что лежит на лугу; перед ним дюжий рыцарь, и велит ему сдаваться, если жизнь ему дорога. Он ничего не ответил и поднялся на колени. Обрушив на шлем могучий удар, рыцарь снова уложил его навзничь, наступил ногой на грудь, сорвал с него шлем и повторил, что он будет убит, если не признает себя пленником. Герцог молчал; тогда четверо слуг взяли его, выпростали из доспехов и унесли в сад, где собралось множество рыцарей.

– Этот рыцарь умер? – спросили у них.

– Нет, но был к тому близок; и будь проклят час, когда устроили эту тюрьму!

Наконец, герцог очнулся; все его утешали и успокаивали, как могли.

Тогда он поведал собравшимся вокруг, что он Галескен, герцог Кларенс, сын короля Траделинана Норгалльского и сотрапезник[245] Круглого Стола. Те, кто знал его, были весьма рады и в то же время весьма опечалены, видя его живым, но в плену, как и они сами. Там были Эглис Долинный, Гахерис из Карахея, Каэден Красавчик.

– Какая жалость, сир! – сказал этот последний, – не только для вас, но и для всего содружества Круглого Стола! Как огорчится мессир Гавейн, когда об этом узнает!

Тогда герцог изложил им причину своего странствия: пленение мессира Гавейна, обет освободить его, данный Ланселотом, мессиром Ивейном и им самим. В ответ три рыцаря поведали ему, как оказались заперты в этой Долине и как даже самому отважному герою не будет из нее исхода, если он на малую толику изменил своей возлюбленной.

– Богом клянусь, – воскликнул герцог, – если бы я знал, что здесь отвага ни на что не годна, ноги бы моей не было в этом месте; для меня угроза остаться здесь навеки чертовски велика. Где найти рыцаря, который бы в своей любви и на деле, и в помыслах постоянно избегал непостоянства?

Пока доблестный герцог Кларенс коротает там в доброй компании свой плен, мы покинем его, чтобы узнать, что случилось с мессиром Ивейном на той дороге, которую выбрал он.

LXXV

Как мы помним, простившись с обоими спутниками в Вареннском лесу, мессир Ивейн избрал себе левую дорогу. Он ехал без приключений до конца часа Вечерни; но когда настала ночь, ему повстречались носилки, несомые двумя лошадьми. В них восседала девица, одетая в черное, открыв лицо и подперев щеку рукою. Мы воздали бы должное ее красоте, когда бы слезы, струившиеся по ее лицу, не помешали нам судить о ней. Семь оруженосцев сопровождали ее носилки, а перед дамой был уложен большой сундук, где покоился рыцарь, изнуренный множеством ран.

Мессир Ивейн приветствовал девицу.

– Благослови вас Бог, – ответила она, не глядя на него.

– Сударыня, не изволите ли вы сказать мне, что внутри этого сундука?

– Не спрашивайте; или знайте, по крайней мере, что его нельзя открыть, не обретя чести или позора. В нем лежит раненый рыцарь; до сего дня все, кто пытался извлечь его оттуда, старались понапрасну. Если однажды кто-то в этом преуспеет, то лишь после того, как поклянется на святых отомстить за этого несчастного рыцаря. Впрочем, знайте, что честь освободить его уготована самому доблестному из ныне живущих. Если вы вдруг уверены, что это вы и есть, дерзайте.

– Сударыня, так много славных рыцарей потерпели неудачу в этом деле, что и я могу дерзнуть вслед за ними, уронив себя не более других, если дело не выйдет.

– Ну-ка вы, поставьте носилки на землю, – сказала девица оруженосцам.

Когда это было исполнено, мессир Ивейн приподнял крышку. У рыцаря были две копейные раны поперек туловища, след от меча посередине лба и вспорото правое плечо.

Боль исторгала у него крики. Мессир Ивейн как верный рыцарь обещал девице отомстить за ее друга, а затем стал тянуть раненого на себя, но все усилия приподнять его были тщетны, и он вынужден был отказаться сдвинуть его.

– Вы были правы, сударыня, – сказал он, – полагая, что я не лучший из рыцарей, да я и сам это знал. Я поглядел на одну из ран вашего друга, и мне захотелось, чтобы вместо меня этому испытанию был подвергнут один мой знакомый рыцарь. Он недалеко отсюда; если хотите его