девица, возлюбленная Карадока. Она возненавидела его за то, что он ее похитил у первого друга, храброго и учтивого рыцаря, который погиб, желая защитить ее. Она долго жила у госпожи Бланкастельской, о ней и говорила эта дама своему кузену Галескену, герцогу Кларенсу, как мы видели выше. Не будь она под пристальным надзором Карадока, она бы не осталась ни на день в этой проклятой башне. Окно же ее выходило в сад, примыкавший к темному узилищу мессира Гавейна. Она услышала жалобы и не усомнилась, что они исходят от доблестного рыцаря, чьи подвиги и чье благородство при ней так часто восхваляли.

– Ах, Боже мой! – говорил узник, – заслужил ли я столь жестокую кончину! Дядюшка Артур, вы будете горько стенать, проведав о моем несчастье! А вы, мои сподвижники по Круглому Столу, как вы пожалеете, что не знали, что со мною случилось! а еще более вы, госпожа королева; а пуще всех вы, Ланселот! Дай вам Бог, по меньшей мере, укрепиться в вашей несравненной отваге! Вы один могли бы избавить меня от этой муки, когда бы одной доблести здесь было довольно; но замок этот не боится никого из смертных, а его владелец-тиран так неустанно бдит, что уж несомненно избежит вашей мести.

Так сетовал мессир Гавейн. Слушая его, девица спустилась вниз и прильнула головой к окошку темницы.

– Монсеньор Гавейн! – позвала она вполголоса.

– Кто меня зовет?

– Другая жертва, подруга, которая никогда вас не видела, но готова жизнь отдать, только бы помочь благородному защитнику дам и девиц.

– Увы! Сударыня, разве вы можете облегчить мою участь? Я изранен, истерзан, опух, брошен безоружный змеям; вот будь у меня палка, чтобы от них обороняться, я благословил бы того, кто мне ее дал.

– Только-то и всего? Она у вас будет; и сверх того мазь для ваших ран.

Она вернулась в каморку, где жила, и, не теряя времени, открыла ларец и взяла из него коробок. Затем она нагнула длинный шест, на котором висело ее дневное платье, оглянулась, не видит ли кто, закинула его в сад, пошла туда подобрать его, подняла себе до плеча, прикрепила к нему коробок, подошла к окну темницы и бросила шест у столпа, где лежал Гавейн.

– Отвяжите этот коробок, – сказала она, – там вы найдете целебную мазь.

Мессир Гавейн сделал, как ему было сказано: он поднялся, взял коробок и натер мазью свои члены, воспаленные и опухшие не так от змеиных укусов, как от яда старой ведьмы. А из шеста он выломал три палки и начал избивать ими ужей и прочую нечисть, которая теперь сочла за лучшее держаться поодаль.

Девица же, возвратясь в свою каморку, припомнила один рецепт, перенятый ею у матери Карадока. Она велела юной служанке, приставленной ухаживать за нею, принести одну меру ржаной муки; смешала ее с соком руты, змеевика и еще пяти кореньев, обладающих действенной силой; она замесила тесто, слепила из него хлебец, испекла его и разрезала на мелкие куски, и все это побросала в окошко темницы. Змеи, привлеченные запахом хлеба, выползли из глубин подземелья, куда они попрятались; они стали одна за другой глотать это лакомство, издавая шипение, слышимое из глубины сада. Когда они наелись до отвала, то улеглись, а поскольку тепло хлеба стало побеждать ледяной холод их крови, они издохли, сплетясь друг с другом в клубок.

Но тогда зловоние стало непереносимо. Гавейн никак не угадывал его причину, дивясь, однако, что уже не попадается под руку ни одной змеи. Когда настала ночь, девица привязала к оконечности другого шеста мясные припасы, которые спустила туда же в темницу, добавив к ним хрустальный фонарь с горящей свечой. Мессир Гавейн огляделся вокруг: в одном углу лежала груда сплетенных бездыханных змей. Девица умудрилась и еще кое в чем: на следующую ночь она завернула еду мессира Гавейна в свои одежды; эти одежды уберегли его от холода. В другой раз она протянула ему на конце длинной палки белые простыни, подушку и стеганое одеяло. Спасенный тем самым от голода, нечистых тварей и холода, он двадцать раз благословил свою благодетельницу; но еще признался ей, что не может выносить зловония от змеиных трупов.

– Стало быть, надо и это устроить, – сказала она.

И она развела перед окном огонь из серы, смешанной со щепоткой ладана. Когда он разгорелся, она бросила несколько горящих головней в темницу. Зловоние тотчас исчезло; мессир Гавейн вздохнул полной грудью и уже не знал иных бед, как только его несвобода.

Здесь повествование прерывается, чтобы известить нас о том, что происходило на берегах Темзы, при дворе короля Артура.

LXXVIII

Вканун Пятидесятницы, в тот самый день, когда мессир Ивейн, Галескен и Ланселот тайно отправились на поиски мессира Гавейна, король Артур не преминул спросить, выходя после вечерни, почему не видно его племянника и трех других рыцарей. Галеот немедля сел на коня и, не найдя дома ни мессира Ивейна, ни Галескена, ни Ланселота, стал спрашивать оруженосцев, но и те не могли сказать, куда они делись. Он уже встревожился, как вдруг на обратном пути во дворец заметил Лионеля, который мчался верхом по узкой тропе. Лионель накануне бдел всю ночь, как и положено новому рыцарю, и лишь на другой день ему предстояло быть посвященным рукою короля. Однако он уже надел кольчугу и укрыл ее серым плащом, осмотрительно спустив капюшон на самый нос; так что Галеот узнал его только по коню, который был под ним. Он нагнал и застиг его перед мостом, когда тот собирался проехать мимо; Гале-от схватил коня за узду.

– Куда вы, Лионель? – спросил он.

– Сир, ради Бога, пустите меня.

– А вы знаете, что не подобает надевать рыцарские доспехи, когда вы еще не рыцарь? Король Артур не препоясал вас мечом, который у вас на боку.

– Сир, умоляю, пустите меня и ни о чем не спрашивайте, ради того, что вам дороже всего на свете.

– Вы меня так заклинаете, что я не могу настаивать, но уж дальше-то я вас не пущу.

В этот миг Галеот оглянулся и увидел, что сюда едет оруженосец со щитом на шее.

– Стой, – сказал он оруженосцу, а Лионель тем временем указывал тому ждать его, где было условлено. Оруженосец счел своим долгом повиноваться хозяину, а Лионель, чтобы проехать, сунул руку под плащ, обрезал повод, за который держал Галеот, и с быстротою молнии пустился прочь.

– Ах, необузданное сердце[252], – крикнул ему со смехом Галеот, – недаром вы кузен