поджидает нового противника. Они со всей силы бьют в щиты; наконец, глефа рыцаря разбита, мессир Ивейн его приподнимает, бросает через конский круп и снова возвращается к девице. Опершись на свою глефу, он соскочил с коня и стал развязывать ей волосы; но они были так длинны, тонки и перепутаны, что дело продвигалось медленно.

– Отрежьте их, ради Бога, – просила его страдалица.

– Нет, сударыня, они слишком хороши; не хотел бы я похитить у вас такое сокровище.

Между тем из шатра вышли другие рыцари и стали выкликать ему угрозы; так что, прежде чем распутать все пряди, пришлось ему заново взяться за глефу и сесть на коня. Все устремились на него, накинулись разом и сбросили наземь сбоку от его коня. Он встал и продолжал усердно отбиваться, но тут один из нападавших сказал другим, что стыдно, мол, шести конным воевать с одним пешим.

– Дадим ему время хотя бы сесть на коня; у нас еще будет довольно перевеса.

Поколебавшись немного, они отступили, а тот, кто удержал их, обратился к мессиру Ивейну:

– Ей-богу, рыцарь, если вы от нас уйдете, вы будете великий герой. Давайте поменяемся конями: мой стоит двух таких, как ваш, он отдалит тот миг, когда вы разделите участь другого всадника, привязанного вон к тому стволу.

Он говорил так, чтобы ввести своих сообщников в заблуждение; на деле же он желал освободить Сагремора; ибо это был рыцарь, которого Сагремор, как не следует забывать, победил и вынудил сдаться в ту ночь, когда сопровождал мессира Гавейна к дочери короля Норгалльского. Сей рыцарь в возмещение поклялся приходить ему на помощь против всех и вся. Мессир Ивейн охотно согласился на предложенную мену, и бой возобновился. Все так же делая вид, что помогает своим соратникам, рыцарь Сагремора изловчился и стал между ними и мессиром Ивейном, весьма удивленным столь нежданной помощью. Тут рассказ его покинет, чтобы поведать нам, как обстоят дела у Ланселота.

LXXVI[249]

Расставшись с мессиром Ивейном и герцогом Кларенсом, Ланселот пустился по дороге, которая далее сливалась с той, что избрал мессир Ивейн. До конца дня ему никто не встретился. Перейдя длинную долину, он преодолел холм, ее замыкающий, и вскоре после этого заметил носилки с рыцарем в сундуке. От девицы он узнал о тщетной попытке, предпринятой рыцарем, обладателем белого щита с алым львом. По этой примете Ланселот узнал мессира Ивейна.

– Извольте раскрыть этого рыцаря, – сказал он девице.

– Со всей охотой, если вы попытаетесь поднять его, обещая за него отомстить.

Ланселот обещал, и оруженосцы поставили сундук на землю. Тогда он продел руку раненому под мышку, поднял его без усилий и бережно уложил на траву. Рыцарь испустил глубокий вздох и сказал, глядя на Ланселота:

– Сир, да будет благословен час вашего рождения! Вы совершили то, что напрасно пытались сделать многие другие. Вы лучший рыцарь в мире, я это вижу, и вам я обязан окончанием моих нестерпимых мук. Теперь они ничто по сравнению с тем, как я страдал в сундуке.

Он подал знак одному из оруженосцев.

– Поспешите известить моего отца и брата о том, что вы видели, – сказал он, – этот доблестный рыцарь приедет на ночь к нам домой; мы примем его со всеми почестями, каких он достоин.

День клонился к закату; пора было выбирать, ночевать в лесу или пойти следом за носилками; Ланселот принял приглашение рыцаря.

Оруженосец умчался, неся в замок счастливую весть, пока Ланселот помогал устроить ложе из зеленой травы и душистых цветов; рыцаря обернули покрывалом, снова уложили на конные носилки[250] и двинулись в путь. Сундук остался на дороге: рыцарь, только выйдя оттуда, боялся созерцанием его оживить свои мучения.

Замок высился на берегу Темзы; за красоту и приятное расположение его прозвали Веселым замком. Старик, его сеньор, носил имя Траян Веселый; в юности он слыл одним из первых удальцов, красавцев и женолюбов. Сыновьями его были Адриан Веселый, изъятый из сундука Ланселотом, и Мелиан Веселый, который тотчас, как пришло известие, поспешил им навстречу. Едва заметив носилки, он простер руки к Ланселоту, затем расцеловал своего брата и стал расспрашивать, как тот себя чувствует.

– Хорошо, – ответил Адриан, – благодарение Богу и этому доблестному рыцарю, который единственный сумел если и не исцелить мои раны, то, по крайней мере, унять мои муки. И это он, я уверен, сумеет отомстить за нас всех нашим злобным врагам.

У входа в замок им было слышно, как народ на улицах поет и водит хороводы, держа в руках сальные и восковые свечи.

– Добро пожаловать, – говорили все они, – доблестный рыцарь, освободитель нашего сеньора!

У входа в залу показался старый Траян; он шел им навстречу и плакал от радости, что вновь увидел сына. Все столпились вокруг Ланселота; наперебой помогали ему сойти с коня и снять доспехи; ему постелили, его уложили, а Ме-лиан сказал, рассмотрев его немного:

– Сир, если вас не затруднит, я спрошу, не из дома ли вы короля Артура?

– Да, но почему вы об этом спрашиваете?

– Как я могу это забыть? Вы, конечно же, тот самый, кто в Камалоте избавил от железа увечного рыцаря[251].

– Да, и я прекрасно помню все огорчения, какие мне доставило это дело.

– А вы знаете, кто именно был обязан вам своим избавлением?

– Нет; но я знаю, что из-за него я пробыл в темнице без малого два года.

– Ах, сир, благослови вас Бог превыше нас всех! Это у меня вы извлекли железо; и мы с братом оба должны благодарить вас за завершение наших бед. Но это не все. В придачу вы исцелили нам отца, а он был далеко не в лучшем здравии. Вот послушайте: на краю этого леса живет один нечестивый рыцарь; он чрезвычайно силен; он ростом выше самого Галеота; это Карадок из Печальной башни. Его брат, не менее коварный и не менее жестокий, чем он, пронзил меня глефами, от коих вы меня избавили. Хоть и израненный, я нашел в себе силы поразить его насмерть; отсюда и беспощадная вражда между нашими родами. Однажды он напал на моего брата Адриана, который отбивался долго, но был сильно изувечен, как вы сами видели. По причине своей неслыханной жестокости Карадок не даровал ему смертельного удара, предпочтя продлить его мучения. Он велел перевезти его в свой замок, и после того, как его долго томили в сыром подземелье, мать Карадока, злонравием превосходящая всех прочих женщин, достала его из этого узилища, дабы приумножить его страдания. Владея