Куховарил опять Книв. Гуннар отрешенно наблюдал, как тот ощипал, выпотрошил и расположил над огнем дичь. Врашал, чуть присаливая надетые на вертел тушки уток. Книв был доволен, что нога его уже зажила, что они обеспечены мясом, и даже напевал что-то вполголоса: о светлой скале, под которой течет ручей, к ручью приходит за водой красавица Ингрид, набирает воду в большие ведра. Ведра те тяжелые, но некому помочь красавице, ибо сам Книв далеко, а если кто-то другой возьмется ей помогать, то Книв, вернувшись, сам убьет наглого помощника, поскольку Ингрид принадлежит только ему. Короче, о чем думал, о том и пел этот лысоватый толстяк.

К Стемке Стрелку подсел рыжий Ульв Щеголь.

– Я бывал иногда неучтив с тобой, Стейнвид. Поначалу думал, что ты просто бродяга, напросившийся в хирд, пользуясь тем, что выполнил просьбу Гуннара. Однако, как сказал Гуннар, ты человек благородный и знатный. И то, что я не сразу понял это, говорит только о моей недогадливости. Ибо я видел, какой у тебя лук, я видел, что ты одет в добротную одежду, меч твой достоин истинного хирдманна, а твой пояс…

Тут Ульв умолк, не сводя глаз с поблескивающих при свете костра чешуйчатых драконов и круглой яркой бирюзы, искусно вделанной в открытые пасти золоченых чудовищ.

– Хочешь, я куплю у тебя этот пояс? Я щедро заплачу.

Расслышав это, Гуннар криво усмехнулся. Об Ульве говорят, что он самый хитрый и наблюдательный, а на самом деле этот викинг обыкновенный щеголь, который не устоял против такого соблазна, как нарядный пояс Стемида. Смешно. Смешно и противно. А еще очень грустно. Но это уже из-за Светорады, которая опять отказалась от еды…

Книв объявил, что ужин готов, и Гуннар опять велел отрезать добрую порцию от тушки и, уложив ее на широкий лист лопуха, понес в полуземлянку Светораде. Расположившиеся у огня викинги почти не обратили внимания на его уход. Проголодавшись за день, они, обжигаясь, ели мясо, и только Ульв, так неожиданно проявивший дружелюбие к Стемке, продолжал говорить с набитым ртом.

– Ты не думай, на борту «Красного Волка» у меня будет чем расплатиться с тобой. И если мы сговоримся о цене, я даже посажу тебя на руме,[129]рядом с собой, а это не последнее место на корабле. Ты ведь желаешь стать настоящим викингом, вот мы и будем сражаться плечом к плечу, а я всегда знаю, как и где биться, чтобы удача следовала за тобой как твоя собственная тень.

– Слушай ты, волк, – отрезал Стема, которого приставания Ульва уже стали раздражать. – Я ведь не отрок, которому только выдали оружие, и сам знаю, как и где стать в схватке. А насчет платы за пояс… Откуда тебе ее взять, если вы в Гардаре не торговали? Или за те дни, что провели наволоках…

– Как это мы не торговали? Думаешь, мы просто так гоняли свой «Красный Волк» по здешним рекам? Мы и по вашему Днепру прошли и в этом краю улыбающихся богов сумели соблюсти свою выгоду. Так что есть чем…

– Погоди, Ульв. Ты сказал, что вы плавали Днепром, но как же это, если суда по нему не ходили?

– Ну, это ваши суда, русские. Атак как наш Гуннар следил за судоходством вдоль Сюрнеса и ниже, то с его разрешения, даже по его приказу, мы и двинулись вниз по Днепру. Наш кормчий Хравн Торчащая Борода сначала возражал, но Гуннар и впрямь пошел в своего отца Кари, раз даже Хравна заставил послушаться. И тот провел нас вдоль вашего Сюрнеса по течению, а потом мы свернули по реке, название которой… Кажется, что-то связанное с березой.

– Березина, – подсказал Стема.

– Может, и так. Но…

Тут он стал говорить, одновременно жуя и смеясь, отчего еще не освоившийся с речью викингов Стема мало что понял. Однако главное разобрал: после Березины «Красный Волк» зашел в небольшую извилистую реку, которую местные называют именем тех смешных зверей, что строят плотины. Значит, Бобр – понял Стема. И уже почти не вслушивался в то, что говорил рыжий варяг, дескать, кормчий Хравн опять ругался и осуждал подобную затею.

Стема задумался: выходит, пока все были заняты своими делами и в Днепр никого не впускали, этот хитрый Гуннар отправил свой драккар вдоль Смоленска вниз по течению. Гуннару доверяли, никто ни в чем его не заподозрил, а если кто-то и заметил прошедший по реке драккар, то понял, что это сделано самим Гуннаром, который наверняка и был на том корабле. Потом драккар свернул в Березину и сейчас стоит где-то в дремучих лесах на Бобре. Что ж, умно. Вот уж где, пожалуй, никто не станет разыскивать похитителей Светорады. И теперь, прибыв на место стоянки корабля, они спустятся тем же Бобром в Березину и пойдут к ее истоку по земле полудикой дрегвы, где люди, может, и слыхом не слыхивали ни про Эгиля, ни про его дочь. Хотя про Эгиля, вполне вероятно, знали. Ведь иногда он встречался на местных погостах с Олегом во время полюдья, они даже вместе охотились, пировали. Возможно, что с Эгилем бывал и Гуннар. Вот откуда воспитанник погибшего князя так хорошо знал эти края. По крайней мере, неплохо ориентировался тут.

От размышлений его отвлек Гуннар, внезапно заслонивший ему свет от костра. Он стоял прямо над Стемой.

– Иди к ней. Если ты был ей другом, может, и уговоришь ее поесть.

И протянул опешившему парню еще исходящее паром мясо на листе лопуха. Голос Гуннара дрожал от сдерживаемого волнения. Не меньше волнения было и в голосе Стемки, когда он стал отнекиваться, говорить, что кого-кого, а его никак нельзя отправлять по такому делу к княжне. Он ведь для нее подлый обманщик и похититель. Да она…

– Мы все для нее сейчас похитители, но если она и дальше станет морить себя голодом, то…

Он умолк, и Стема понял, что дело совсем плохо. Что ж…

Когда он вошел в полуземлянку, там уже был разведен огонь в очаге, устроенном среди врытых в земляной пол камней, и слабый дымок уходил в окошко под стрехой. На земляной лежанке, покрытой свежесрубленными ветками и плащом Гуннара, сидела Светорада. Подле нее стоял небольшой котелок с подогретой водой, но она и не глядела на него, сидела, зябко кутаясь в шаль, в которой была, когда Стема повел ее за собой в лес. Он почему-то вспомнил, как она пыталась накрыть его этой шалью, считая, что только что целовавший ее парень озяб… И Стеме вдруг взвыть захотелось от горечи, от душевной боли, тоски и отвращения к самому себе. Но он взял себя в руки, подошел к Светораде. Она, наконец, взглянула на него, и в ее печальных глазах зажегся огонек. Недобрый огонек, колючий. И лицо… Кто в этой бледной, измученной, злобной женщине мог бы признать Светлую Радость целого края?

Но Стема заставил себя не особенно раздумывать над этим. Какой княжна была раньше, такой и осталась – уверил он себя. Уж он-то ее хорошо знает. Поэтому Стема не стал ни упрашивать ее, ни настаивать, а просто присел на корточки перед ней и, весело глядя снизу вверх, впился зубами в мягкое, вкусно пахнущее мясо дикой утки. Жевал медленно, с видимым удовольствием, поглядывая на Светораду.

– Жирненькая попалась уточка. Нагуляла сладкое мясо на летней водице. Ох, и вкусна же! – хрустя прожарившимися косточками, и не торопясь проглотить кусок, говорил Стема.