этих водах, Чжайсинь Лю, не желавший, чтобы оружие, оставленное нашим господином, попало в его руки, уничтожил все, что здесь было. Сохранились лишь… лишь равные ему по силе: ивовая лоза и… и божественный меч…

При упоминании об этом лицо Сюэ Мэна помрачнело, но он лишь сжал губы и ничего не сказал.

– А лоза… досталась этому юному бессмертному. – Ванъюэ коротко взглянул на Мо Жаня. – Тогда на берегу я сказал, что, даже если в былые времена ты творил много зла, я не могу препятствовать тебе. Надеюсь лишь, что впредь ты станешь стремиться к добру… Но на самом деле… На самом деле, согласно желанию господина, божественное оружие должно служить лишь добродетельным людям. Поэтому я надеюсь, что ты… что ты сможешь…

Видя, что ему становилось все тяжелее говорить, Мо Жань прервал его:

– Не беспокойтесь, я понимаю.

– Вот и славно… очень славно… – пробормотал Ванъюэ. – Тогда я… я могу быть спокоен…

Он вскинул глаза к небу, и его губы задрожали.

– Люди говорят, что тем, кто пришел к озеру Цзиньчэн в поисках божественного оружия, живущие под водой духи и священные звери могут высказывать… высказывать просьбы. По большей части целью просьб всегда было… было проверить моральные качества пришедшего. Иногда, однако, случаются исключения…

Голос Ванъюэ звучал все тише. Казалось, его глаза уже видели вечность.

– Я дал своему господину обещание, что после его ухода не покину озеро Цзиньчэн и останусь его охранять… Кто же мог предположить, что сторожить это озеро мне придется сотни и сотни десятков тысяч лет?.. Эти земли, горы и реки, что я видел, будучи совсем юным… Перед смертью я… не смогу… не смогу увидеть их вновь…

Он медленно повернул голову и умоляюще взглянул на Мо Жаня. Увлажнившиеся глаза старика тепло блеснули.

И в тот же миг Мо Жань вдруг ясно понял, что тот собирался сказать.

– Юный бессмертный, – едва слышно заговорил Ванъюэ. – Сливы, растущие на склоне этой горы, круглый год усыпаны прекрасными благоухающими цветами. В юности я очень их любил. Конечно, божественное оружие ты уже получил, но не мог бы ты… не мог бы ты…

Мо Жань хотел было ответить ему: «Конечно, я сломаю веточку и принесу вам!» – но не успел произнести даже первое слово.

Свет в золотистых глазах Ванъюэ вдруг померк.

«Наверно, в Цзяннани он к поздним привык холодам,

А с этою веткой у друга наступит весна»[53].

Взошедшее солнце золотило возвышавшиеся вдалеке снежные вершины, капало багрянцем в озерные воды, подкрашивая алым гребешки волнующихся волн. В звенящем утреннем воздухе разлилась легкая, нежная грусть.

Ванъюэ скончался.

Он был одним из первых драконов, пришедших в этот мир в момент его сотворения. Некогда его сила была способна сотрясать небо и землю и стихия покорялась ему; но настал день, когда он сам покорно склонил голову перед своим господином и отправился странствовать вместе с ним. Говорили, что он не мог покинуть господина потому, что на его чешуе было выжжено волшебное тавро. Никто, однако, не знал, что Ванъюэ всю жизнь оставался верен Гоучэню исключительно из глубокого уважения к нему.

В этом мире осталось совсем мало тех, кто помнил историю его сотворения. Ванъюэ было известно, что настоящий Гоучэнь был зачат против воли его матери и в его жилах текла демоническая кровь его отца. Гоучэнь ненавидел демоническое племя и, присоединившись к Фу Си, с помощью собственной демонической крови выковал для него первый в мире меч, с помощью которого первый император Китая смог освободить от демонов всю Поднебесную.

Когда же мир стал един, Фу Си затаил в душе злобу против Гоучэня, наполовину демона. Гоучэнь был неглуп и спустя сто лет сам покинул божественные чертоги, спустившись в мир смертных.

На земле он стал свидетелем бесчисленных страданий людей, которые с мечами наперевес истребляли друг друга, и его охватило чувство вины: он понял, что не должен был ковать самый первый, изначальный меч. Тогда Гоучэнь решил собрать все созданное им оружие и оставить храниться в священной оружейной озера Цзиньчэн. Там он посадил в землю Чжайсинь Лю и сказал всем подводным обитателям, что любой, кто жаждет получить божественное оружие, должен быть добродетельным человеком, ибо нечестивый не имеет права им владеть.

Теперь же Ванъюэ был мертв. В озере Цзиньчэн, куда Гоучэнь так и не вернулся, больше не осталось ни божественного оружия, ни подводных духов и волшебных зверей. Все творившееся здесь извращенное, уродливое зло погибло вместе с искренним раскаянием и железным упорством, рухнуло с грохотом и рассыпалось подобно погибшему Чжайсинь Лю.

Какое-то время никто не произносил ни слова. Где-то на берегу, за стеной снегопада, на каменной стеле по-прежнему алела надпись: «Эта дорога чрезвычайно трудна». Когда они впервые прочли ее, озеро выглядело тихим и умиротворенным, и творящиеся на его дне бедствия невозможно было разглядеть под ровной коркой льда.

В самом начале, только-только поднявшись на пик Сюйин, они и предположить не могли, какая кровавая история скрывается за четырьмя словами «эта дорога чрезвычайно трудна».

Мо Жань поднял глаза к небу, глядя на одинокого орла, пролетавшего над крутыми скалами сквозь пелену падающего снега.

Он вдруг подумал о том, что в прошлой жизни Ванъюэ преподнес ему могучий модао, а в этой показал лишь подделку. Увидеть же настоящий клинок, некогда принадлежащий ему, Мо Жаню было не суждено: вероятно, к тому моменту Чжайсинь Лю уже его уничтожил.

Спустя какое-то время юноша вдруг погрузился в воспоминания о том дне, когда впервые пришел за божественным оружием к озеру Цзиньчэн. Тогда Ванъюэ выплыл на поверхность и сказал, дружелюбно глядя на него своими теплыми золотистыми глазами:

– На склоне горы пышно цветут сливы. Не мог бы ты сорвать веточку и подарить ее мне?

Мо Жань опустил веки и прикрыл глаза рукой.

А он-то, не зная о творившемся на дне озера ровным счетом ничего, тогда посчитал, что «старый ящер просто строил из себя любителя красоты и изящества».

Прошло немало времени, прежде чем они вернулись на пик Сышэн.

Чу Ваньнин был серьезно ранен в плечо, а трое его учеников совершенно выбились из сил, поэтому было решено остаться в Дайчэне на несколько дней и хорошенько отдохнуть перед возвращением в царство Шу.

Сюэ Мэн ничего не рассказал Сюэ Чжэнъюну и госпоже Ван о своем походе за божественным оружием. Такому гордецу, как он, было все равно, станут ли отец с матерью утешать его или будут горевать, разочаровавшись в своем сыне, – и то и другое бы одинаково щедро посыпало солью его