– Здесь недалеко, в роще. Там на небольшом холме есть старый самшит, где мы с Натом оставили наши инициалы, когда только поженились. Под ним он и похоронен, да завален камнями сверху…

– Инициалы? – осторожно перебила женщину Констанция и нахмурилась. Она вспомнила, как увидела призрак Лили в лесу и помчалась за ней, придя к дереву с вырезанными на стволе буквами. – Там написано «2НТ», верно?

– О, да… – растерянно взглянула на девушку хозяйка магазина, бледнея на несколько оттенков. – Мы с ним оба были НТ – Натан Тейнис и Надин Тейнис – поэтому и придумали такую вот оригинальную подпись…но…боже мой, Констанция, откуда это-то вам известно?

Ещё один протяжный вой сирены. Ещё один пожарный расчёт промчался по тихим обычно улочкам Линсильвы, когда Надин Тейнис отправилась на допрос в комиссариат.

В воздухе повисло странное чувство тревоги, запах гари и чего-то ещё, терпко-сладкого и горячего, как кровь, чему Констанция никак не могла подобрать название. Варга не успел довести Надин до своего кабинета, когда навстречу ему выскочил по обыкновению краснощёкий и взволнованный сержант Сайлас. Он сказал всего пару фраз, но этого хватило, чтобы Варга немедленно развернулся и решительно зашагал по коридору в обратном направлении, стремительно сокращая расстояние до двух Ди Гранов, оставшихся в холле здания.

– Как там говорила Севилла? Госпожа Ди Гран не делала никаких официальных заявлений? – рыкнул он хищно, как только приблизился достаточно.

– Я не… – Констанция ничего не успела возразить, потому что комиссар не стал её слушать. Чуть не толкнув Берта плечом, он вырвался за пределы здания. Вместо него, впрочем, брату удалось ухватить за локоть следовавшего по пятам Сайласа. От силы хватки белокурого Маршана сержант чуть было не взвизгнул.

– Что случилось? – потребовал объяснений Берт, и голос его звучал настолько решительно, что сослепу его и с самим Варга можно было бы спутать. Видимо, именно поэтому Сайлас поспешил покорно отрапортовать:

– Дом Альфреда Диккенса горит. Уже весь полыхает! Судя по всему, это поджог!

Несмотря на старания пожарных и спасателей, к вечеру особняк местного «писателя» выгорел до основания. Похожий на обуглившийся скелет, он утопал в серой пене на глазах бесчисленных зевак. Казалось, к этому месту, словно на празднование какого-то мрачного языческого действа, собрался весь город. Невесомые хлопья пепла плыли в воздухе, оседая на одежде и лицах, но никто особо не переговаривался, хотя подобные события всегда сопровождаются громкими возмущениями или хотя бы тихими подозрительными перешёптываниями. Толпа в пугающем молчании наблюдала за появлением на теле города гадкого чёрного ожога.

– Псоглавцы сделали это? – спросил Берт ни к кому конкретно не обращаясь. Его сестра сидела рядом на заднем сидении Клаудии и молчаливо наблюдала за происходившим вокруг через окно автомобиля. Отвечать на повисший в воздухе вопрос она не спешила.

Затянувшееся молчание прервала госпожа Сапфир, по обыкновению исполнявшая роль водителя:

– Это мог сделать кто угодно, Адальберт, – произнесла она сдержанно и направила свой пристальный васильковый взгляд на Констанцию. – У Диккенса было много недоброжелателей. Вам это должно быть хорошо известно.

Конни ничего не ответила на это замечание. Слова дамы звучали здраво и вполне обоснованно. У человека, проживавшего в этом доме, было много врагов. Помимо откровенно обозлившихся на него псоглавцев, были и те, кого шантажист держал в заложниках лишь одному ему известными тайнами.

Но едкое замечание Варга так и звенело эхом в голове девушки. Ди Граны указали авторитетным перстом на Диккенса, и кто-то решил – этого достаточно, чтобы вынести ему приговор. Не было никаких сомнений в том, что дом подожгли. И, когда его поджигали, хозяин находился внутри.

Расчёт скорой помощи уже мчал обгоревшего Альфреда Диккенса в сторону больницы. Он был жив. Пока жив. Шансов на спасение было мало, на полное выздоровление – никаких. Ткань его безупречного белого костюма, сгорая и плавясь, вросла в кожу, дыхательные пути и лёгкие отравил едкий чёрный дым. На теле не осталось ни одного сантиметра, не опалённого чудовищным жаром. Очевидно, когда вокруг мужчины сомкнулось кольцо огня, он не смог ничего предпринять. Спасатели говорят, он просто сидел на стуле в центре гостиной. Почему не бежал, не пытался спастись? Это ещё предстояло выяснить, но Конни могла догадываться. Возможно, его намеренно обездвижили тем или иным способом.

В этот раз кто-то пришёл в дом шантажиста не за компроматом. С пугающей трезвостью Констанция приняла эту мысль: кто-то проник в особняк с одной единственной целью – сжечь этого человека заживо. И она не была уверена в том, что именно чувствовала по этому поводу.

Стоило ли видеть во всём этом справедливое возмездие за смерть Роуэн? Стоило ли включить своё особое хладнокровие, спокойно констатировать «кровь за кровь» и навсегда закрыть для себя эту историю? Даже если и стоило, то Конни не смогла бы сделать этого. От осознания того, с какой болью, одиночеством и всепоглощающим чувством пустоты пришлось столкнуться бедной девочке в последние мгновения своей жизни, в душе всё сворачивалось в тугой узел. Так не должно было быть. Истории не должны так заканчиваться. У несчастных одиноких, всеми покинутых сирот должен оставаться хоть какой-то шанс на счастливый финал. И, если этот мужчина лишил Роуэн того самого шанса, то он заслужил ненависть, порицание, наказание, но…

Но…

Конни почти повторила это «но» вслух и почти что добавила к нему «но что если я ошиблась?». И что, если под порицанием и наказанием она вовсе не имела в виду сожжение человека заживо? Как с этим быть?

Она прикусила губу почти до крови. Голова нагревалась и кипела, а за пределами салона Клаудии медленно опускались сумерки. Толпа зевак вокруг дома Диккенса начинала редеть.

– Поехали домой, – после долгой паузы Конни заставила себя заговорить. Севилла согласно кивнула и, ничего не говоря, повернула ключ зажигания.

Остаток пути прошёл в полнейшей тишине, но Берт, лишь пару раз взглянув на сестру, кажется, совершенно точно понял, о чём она думала. Его не сильно волновала участь шантажиста. После всего, что они услышали от Надин сегодня, он думал лишь о том, с какой радостью он разукрасил бы лицо этого субъекта (посмевшего приписать себе фамилию великолепного писателя) во все оттенки синего и красного. Берт не был сторонником бессмысленного насилия, но и он не мог отрицать – иногда грубая сила доносит информацию и мораль до трусливых негодяев не хуже, чем проповеди и ограничения свободы.

И всё же сожжение – метод радикальный. Даже Берт не стал бы этого отрицать. Но думать о том, кто и почему это сделал, он не собирался. Его гораздо сильнее расстраивало то, что теперь Конни не сможет думать ни о чём другом. Он обнял её за плечи и мягко притянул к себе. И хотя диграновское лицо девушки не выражало никаких эмоций, она медленно опустила голову ему на грудь и устало закрыла глаза.