– А какие у тебя были отношения с мадемуазель Пуни?

– Она была стюардессой на корабле. – Глядя в окно на мост и площадь Сен-Мишель, Марго сказала:

– Мне показалось, что она в тебя влюблена.

– Она говорила, что влюбляется во всех мужчин, – вспомнил он слова Виолетт. – А в нее никто.

– Это похоже, – согласилась Марго. – Она некрасива, но в ней что-то есть. Возможно, она действительно талантлива. Ты зря на нее злишься.

Когда они вернулись на выставку, столпившиеся в большом зале посетители слушали выступления искусствоведов и профессоров. Здесь были и репотртеры с фотоаппаратами. Марго тихо спросила о чем-то молодого мужчину, повидимому, ее знакомого по университету, а потом шепнула Полю:

– Мы опоздали. Мама уже сказала свою речь. – Лысоватый мужчина заканчивал свое выступление перед микрофоном. Он говорил:

– Во времена гитлеровского режима все виды авангардизма были просто запрещены. Теперь же мы видим, что старые методы оценки творчества художников не совместимы с пульсом современной жизни. – Поль, наконец, увидел маму. Она стояла у того же окна, где он выслушивал ее наставление. Лицо ее было абсолютно безучастно. У микрофона был теперь подвижной полный стареющий критик. Он говорил:

– Нет сомнения: реализм ушел в прошлое. Безусловно, картина студентки мадемуазель Пуни привлекает зрителей. Но их привлекает не сама живопись, а сюжет картины. Живопись – самостоятельный вид искусства. В него не должна вторгаться литература. Теперь уже всем ясно доминирующее значение спонтанного метода, когда художник непосредственно передает свои ощущения зрителю. Это доказывают такие признанные шедевры как «Джоконда» Леонардо, «Качели» Ренуара, «Текучесть времени» Дали, абстракции Кандинского. Обратите внимание: я не разделяю стилей. Я подчеркиваю спонтанный метод великих художников. – Мама подошла к Полю, взяла его под руку. С другой стороны Марго, как обычно, держала его обеими руками за локоть. Они все трое переглянулись, улыбнулись. У микрофона критика уже сменил молодой профессор школы:

– Я полностью согласен с мнением мадам Дожер. Вот я смотрю на эти картины, – он обвел рукой стены большого зала, – и нигде не вижу профессиональной линии и отработанного колорита. Студент, не прошедший практику реализма, не может состояться художником ни в какой манере, ни в каком стиле. – Мама тихо сказал:

– Эти споры я слышу уже много лет. Ничего нового. – Они втроем направились к выходу через малые залы. Здесь тоже была публика. Больше всего люди останавливались перед картиной Виолетт. Они все трое тоже невольно остановились. Некоторые посетители тут же стали глазеть на Поля, узнавая его. Мама и Марго продолжали держать его под руки. Мама тихо спросила:

– Тебе действительно не нравится? – Поль недоброжелательно смотрел на картину. Все было отчетливо прорисовано: и лицо, и руки, и половые органы, и головной убор из крашеных кистей камыша. Особенно отчетливо были выведены ногти на ногах. Только небо и море были нарисованы грубыми мазками широкой кисти. Наконец, Поль высказался:

– Джоконда лучше. – Мама улыбнулась, а Марго хихикнула. В вестибюле школы Марго сообщила маме о скандальной сцене, которую устроил Поль. Мама тут же остановилась.

– Поль, ты должен сейчас же извиниться перед мадемуазель Пуни.

– Нет, – ответил Поль.

– Может быть, мне этого не нужно было рассказывать… – растерянно сказала Марго.

– Нет, нужно, – твердо сказала мама. – Вернемся. Поль, ты должен извиниться. – И она первой пошла назад. За ней нехотя пошел Поль, а за ним с виноватым видом Марго. Они вернулись в большой зал. Выступления уже кончились, а новая публика все прибывала. Мама на ходу говорила:

– Один из вариантов памятника Бальзаку Роден сделал обнаженным. Он теперь в музее. Толстый Бальзак с большим животом и – обнаженный. Сестра Наполеона Бонапарта позировала Каноэ обнаженной. Гойя изобразил герцогиню Альба обнаженной. Никто не считает это неприличным. Ты сам только что с Маркизов. Откуда эта мещанская стеснительность? – Кто-то сообщил маме, что Виолетт в деканате. Они прошли туда по широкому коридору. В приемной деканата были Виолетт, двое солидных мужчин и секретарша за пишущей машинкой. Виолетт тут же повернулась к Полю и резким скрипучим голосом сказала:

– Я уберу картину. Я сейчас получила на это разрешение.

– Ни в коем случае, – запротестовала мама. – Это одна из лучших студенческих работ. Мой сын изменил свое мнение. – Она посмотрела на Поля, и он, без улыбки глядя на Виолетт, сказал:

– Да. Я прошу прощения за свое высказывание. Я еще не разбираюсь в живописи.

– Вот и прекрасно! – сказал один из солидных мужчин. – Мадам Дожер, вы дали точную оценку работы, когда говорили о нашей выставке. Картина действительно удачная.

– Я уберу картину, – тем же резким голосом сказала Виолетт. – Вы уже дали разрешение.

– На это теперь уже нет никакой причины, – возразил солидный мужчина. Виолетт сказала:

– Причина не нужна. Я автор, и я не хочу выставлять этой картины. – И тут солидный мужчина строгим, очевидно, ему свойственным голосом сказал:

– Мадемуазель Пуни, наша школа является национальной художественной академией. Работы наших студентов это результат усилий нашей профессуры, и эти работы являются собственностью нашей школы. – Виолетт ровным голосом возразила:

– Эту картину я писала вне классных занятий по этюдам, которые я рисовала не в Париже, а в южном полушарии. Картина моя. – Солидный мужчина еще более строгим голосом сказал:

– Эту картину вы писали в стенах нашей школы, пользуясь нашим оборудованием, нашими помещениями, а главное, опытом наших преподавателей. – Виолетт молчала. Второй солидный мужчина обратился к секретарше:

– Так что можете не перепечатывать списки. – Секретарша сказала:

– Я так и знала. Мадемуазель Пуни просто любит поскандалить. – Виолетт повернулась и, ни с кем не прощаясь, вышла. Мама тотчас пошла за ней. За ними последовала Марго. Солидный мужчина с улыбкой развел руками:

– Мсье Дожер, я думаю, инцидент исчерпан. Вы согласны?

– Ладно, – мрачно ответил Поль. – Пусть будет искусство. – Двое мужчин и секретарша любезно улыбались. Поль сказал: – До свидания, – и вышел. Он обошел всю выставку. Ни мамы, ни Марго, ни Виолетт в толпе не было. В малом зале он снова остановился среди зевак, разглядывающих его портрет, стараясь держаться так, чтобы никто не смотрел на его лицо. Теперь картина начала ему нравиться. Синий цвет моря и неба контрастировал с загорелой кожей. Камыши на головном уборе были красные, красивые. Фигура отбрасывала темную, почти черную тень на деревянную палубу корабля, что создавало впечатление яркого солнечного дня. Люди в толпе тихо переговаривались. Дама в лисьем манто сказала:

– Солнце ему прямо в глаза. Обычно в таком положении люди щурятся. А он еще выпучил глаза. – Мужчина рядом с ней пояснил: