– Извините! На минутку! Лично пригляжу за филейчиками.

Он отлетел от столика и скрылся во внутреннем ходересторана. Если бы какой-нибудь наблюдатель мог проследить дальнейшие действияАрчибальда Арчибальдовича, они, несомненно, показались бы ему несколькозагадочными.

Шеф отправился вовсе не на кухню наблюдать за филейчиками, ав кладовую ресторана. Он открыл ее своим ключом, закрылся в ней, вынул из ларясо льдом осторожно, чтобы не запачкать манжет, два увесистых балыка, запаковалих в газетную бумагу, аккуратно перевязал веревочкой и отложил в сторону. Затемв соседней комнате проверил, на месте ли его летнее пальто на шелковойподкладке и шляпа, и лишь после этого проследовал в кухню, где поварстарательно разделывал обещанные гостям пиратом филейчики.

Нужно сказать, что странного и загадочного во всех действияхАрчибальда Арчибальдовича вовсе не было и странными такие действия мог бысчесть лишь наблюдатель поверхностный. Поступки Арчибальда Арчибальдовичасовершенно логически вытекали из всего предыдущего. Знание последних событий, аглавным образом – феноменальное чутье Арчибальда Арчибальдовича подсказывалишефу Грибоедовского ресторана, что обед его двух посетителей будет хотя иобилен и роскошен, но крайне непродолжителен. И чутье, никогда не обманывающеебывшего флибустьера, не подвело его и на сей раз.

В то время как Коровьев и Бегемот чокались второй рюмкойпрекрасной холодной московской двойной очистки водки, появился на верандепотный и взволнованный хроникер Боба Кандалупский, известный в Москве своимпоразительным всеведением, и сейчас же подсел к Петраковым. Положив свой разбухшийпортфель на столик, Боба немедленно всунул свои губы в ухо Петракову и зашепталв него какие-то очень соблазнительные вещи. Мадам Петракова, изнывая отлюбопытства, и свое ухо подставила к пухлым масленым губам Бобы, а тот, изредкаворовски оглядываясь, все шептал и шептал, и можно было расслышать отдельныеслова, вроде таких:

– Клянусь вам честью! На Садовой, на Садовой, – Боба ещебольше снизил голос, – не берут пули. Пули... пули... бензин, пожар... пули...

– Вот этих бы врунов, которые распространяют гадкие слухи, –в негодовании несколько громче, чем хотел бы Боба, загудела контральтовымголосом мадам Петракова, – вот их бы следовало разъяснить! Ну, ничего, так ибудет, их приведут в порядок! Какие вредные враки!

– Какие же враки, Антонида Порфирьевна! – воскликнулогорченный неверием супруги писателя Боба и опять засвистел: – Говорю вам, пулине берут... А теперь пожар... Они по воздуху... по воздуху, – Боба шипел, неподозревая того, что те, о ком он рассказывает, сидят рядом с ним, наслаждаясьего свистом. Впрочем, это наслаждение скоро прекратилось. Из внутреннего ходаресторана на веранду стремительно вышли трое мужчин с туго перетянутыми ремнямиталиями, в крагах и с револьверами в руках. Передний крикнул звонко и страшно:

– Ни с места! – и тотчас все трое открыли стрельбу наверанде, целясь в голову Коровьеву и Бегемоту. Оба обстреливаемые сейчас жерастаяли в воздухе, а из примуса ударил столб огня прямо в тент. Как бы зияющаяпасть с черными краями появилась в тенте и стала расползаться во все стороны.Огонь, проскочив сквозь нее, поднялся до самой крыши Грибоедовского дома.Лежащие на окне второго этажа папки с бумагами в комнате редакции вдругвспыхнули, а за ними схватило штору, и тут огонь, гудя, как будто кто-то егораздувал, столбами пошел внутрь теткиного дома.

Через несколько секунд по асфальтовым дорожкам, ведущим кчугунной решетке бульвара, откуда в среду вечером пришел не понятый никемпервый вестник несчастья Иванушка, теперь бежали недообедавшие писатели,официанты, Софья Павловна, Боба, Петракова, Петраков.

Заблаговременно вышедший через боковой ход, никуда не убегаяи никуда не спеша, как капитан, который обязан покинуть горящий бриг последним,стоял спокойный Арчибальд Арчибальдович в летнем пальто на шелковой подкладке,с двумя балыковыми бревнами под мышкой.

На закате солнца высоко над городом на каменной террасеодного из самых красивых зданий в Москве, здания, построенного околополутораста лет назад, находились двое: Воланд и Азазелло. Они не были видныснизу, с улицы, так как их закрывала от ненужных взоров балюстрада с гипсовымивазами и гипсовыми цветами. Но им город был виден почти до самых краев.

Воланд сидел на складном табурете, одетый в черную своюсутану. Его длинная широкая шпага была воткнута между двумя рассекшимисяплитами террасы вертикально, так что получились солнечные часы. Тень шпагимедленно и неуклонно удлинялась, подползая к черным туфлям на ногах сатаны.Положив острый подбородок на кулак, скорчившись на табурете и поджав одну ногупод себя, Воланд не отрываясь смотрел на необъятное сборище дворцов, гигантскихдомов и маленьких, обреченных на слом лачуг. Азазелло, расставшись со своимсовременным нарядом, то есть пиджаком, котелком, лакированными туфлями, одетый,как и Воланд, в черное, неподвижно стоял невдалеке от своего повелителя, так жекак и он не спуская глаз с города.

Воланд заговорил:

– Какой интересный город, не правда ли?

Азазелло шевельнулся и ответил почтительно:

– Мессир, мне больше нравится Рим!

– Да, это дело вкуса, – ответил Воланд.

Через некоторое время опять раздался его голос:

– А отчего этот дым там, на бульваре?

– Это горит Грибоедов, – ответил Азазелло.

– Надо полагать, что это неразлучная парочка, Коровьев иБегемот, побывала там?

– В этом нет никакого сомнения, мессир.

Опять наступило молчание, и оба находящихся на террасеглядели, как в окнах, повернутых на запад, в верхних этажах громад зажигалосьизломанное ослепительное солнце. Глаз Воланда горел так же, как одно из такихокон, хотя Воланд был спиною к закату.

Но тут что-то заставило Воланда отвернуться от города иобратить свое внимание на круглую башню, которая была у него за спиною накрыше. Из стены ее вышел оборванный, выпачканный в глине мрачный человек вхитоне, в самодельных сандалиях, чернобородый.

– Ба! – воскликнул Воланд, с насмешкой глядя на вошедшего, –менее всего можно было ожидать тебя здесь! Ты с чем пожаловал, незваный, нопредвиденный гость?

– Я к тебе, дух зла и повелитель теней, – ответил вошедший,исподлобья недружелюбно глядя на Воланда.

– Если ты ко мне, то почему же ты не поздоровался со мной,бывший сборщик податей? – заговорил Воланд сурово.