Вмиг руки вцепились в гардину и сорвали ее вместе скарнизом, отчего солнце хлынуло в затененную комнату. Но ни жульническивыздоровевший кот, ни примус не упали вниз. Кот, не расставаясь с примусом,ухитрился махнуть по воздуху и вскочить на люстру, висящую в центре комнаты.

– Стремянку! – крикнули снизу.

– Вызываю на дуэль! – проорал кот, пролетая над головами накачающейся люстре, и тут опять в лапах у него оказался браунинг, а примус онпристроил между ветвями люстры. Кот прицелился и, летая, как маятник, надголовами пришедших, открыл по ним стрельбу. Грохот потряс квартиру. На полпосыпались хрустальные осколки из люстры, треснуло звездами зеркало на камине,полетела штукатурная пыль, запрыгали по полу отработанные гильзы, полопалисьстекла в окнах, из простреленного примуса начало брызгать бензином. Теперь ужне могло идти речи о том, чтобы взять кота живым, и пришедшие метко и бешеностреляли ему в ответ из маузеров в голову, в живот, в грудь и в спину. Стрельбавызвала панику на асфальте во дворе.

Но длилась эта стрельба очень недолго и сама собою сталазатихать. Дело в том, что ни коту, ни пришедшим она не причинила никакоговреда. Никто не оказался не только убит, но даже ранен; все, в том числе и кот,остались совершенно невредимыми. Кто-то из пришедших, чтобы это окончательнопроверить, выпустил штук пять в голову окаянному животному, и кот бойко ответилцелой обоймой. И то же самое – никакого впечатления ни на кого это непроизвело. Кот покачивался в люстре, размахи которой все уменьшались, дуязачем-то в дуло браунинга и плюя себе на лапу. У стоящих внизу в молчании налицах появилось выражен??е полного недоумения. Это был единственный, или один изединственных, случай, когда стрельба оказалась совершенно недействительной.Можно было, конечно, допустить, что браунинг кота – какой-нибудь игрушечный, ноо маузерах пришедших этого уж никак нельзя было сказать. Первая же рана кота, вчем уж, ясно, не было ни малейшего сомнения, была не чем иным, как фокусом исвинским притворством, равно как и питье бензина.

Сделали еще одну попытку добыть кота. Был брошен аркан, онзацепился за одну из свечей, люстра сорвалась. Удар ее потряс, казалось, веськорпус дома, но толку от этого не получилось. Присутствующих окатило осколками,а кот перелетел по воздуху и уселся высоко под потолком на верхней части золоченойрамы каминного зеркала. Он никуда не собирался удирать и даже, наоборот, сидя всравнительной безопасности, завел еще одну речь.

– Я совершенно не понимаю, – говорил он сверху, – причинтакого резкого обращения со мной...

И тут эту речь в самом начале перебил неизвестно откудапослышавшийся тяжелый низкий голос:

– Что происходит в квартире? Мне мешают заниматься.

Другой, неприятный и, гнусавый голос отозвался:

– Ну, конечно, Бегемот, черт его возьми!

Третий, дребезжащий, голос сказал:

– Мессир! Суббота. Солнце склоняется. Нам пора.

– Извините, не могу больше беседовать, – сказал кот сзеркала, – нам пора. – Он швырнул свой браунинг и выбил оба стекла в окне.Затем он плеснул вниз бензином, и этот бензин сам собою вспыхнул, выбросив волнупламени до самого потолка.

Загорелось как-то необыкновенно, быстро и сильно, как небывает даже при бензине. Сейчас же задымились обои, загорелась сорваннаягардина на полу и начали тлеть рамы в разбитых окнах. Кот спружинился, мяукнул,перемахнул с зеркала на подоконник и скрылся за ним вместе со своим примусом.Снаружи раздались выстрелы. Человек, сидящий на железной противопожарнойлестнице на уровне ювелиршиных окон, обстрелял кота, когда тот перелетал сподоконника на подоконник, направляясь к угловой водосточной трубе дома,построенного, как было сказано, покоем. По этой трубе кот взобрался на крышу.

Там его, к сожалению, также безрезультатно обстрелялаохрана, стерегущая дымовые трубы, и кот смылся в заходящем солнце, заливавшемгород.

В квартире в это время вспыхнул паркет под ногами пришедших,и в огне, на том месте, где валялся с притворной раной кот, показался, всеболее густея, труп бывшего барона Майгеля с задранным кверху подбородком, состеклянными глазами. Вытащить его уже не было возможности. Прыгая по горящимшашкам паркета, хлопая ладонями по дымящимся плечам и груди, бывшие в гостинойотступали в кабинет и переднюю. Те, что были в столовой и спальне, выбежаличерез коридор. Прибежали и те, что были в кухне, бросились в переднюю. Гостинаяуже была полна огнем и дымом. Кто-то на ходу успел набрать телефонный номерпожарной части, коротко крикнуть в трубку:

– Садовая, триста два-бис!

Больше задерживаться было нельзя. Пламя выхлестнуло впереднюю. Дышать стало трудно.

Лишь только из разбитых окон заколдованной квартиры выбилопервые струйки дыма, во дворе послышались отчаянные человеческие крики:

– Пожар, пожар, горим!

В разных квартирах дома люди стали кричать в телефоны:

– Садовая! Садовая, триста два-бис!

В то время, как на Садовой послышались пугающие сердцеколокольные удары на быстро несущихся со всех частей города красных длинныхмашинах, мечущиеся во дворе люди видели, как вместе с дымом из окна пятогоэтажа вылетели три темных, как показалось, мужских силуэта и один силуэтобнаженной женщины.

Были ли эти силуэты или они только померещились пораженнымстрахом жильцам злосчастного дома на Садовой, конечно, с точностью сказатьнельзя. Если они были, куда они непосредственно отправились, также не знаетникто. Где они разделились, мы также не можем сказать, но мы знаем, чтопримерно через четверть часа после начала пожара на Садовой, у зеркальныхдверей торгсина на Смоленском рынке появился длинный гражданин в клетчатомкостюме и с ним черный крупный кот.

Ловко извиваясь среди прохожих, гражданин открыл наружнуюдверь магазина. Но тут маленький, костлявый и крайне недоброжелательный швейцарпреградил ему путь и раздраженно сказал:

– С котами нельзя.

– Я извиняюсь, – задребезжал длинный и приложил узловатуюруку к уху, как тугоухий, – с котами, вы говорите? А где же вы видите кота?

Швейцар выпучил глаза, и было отчего: никакого кота у ноггражданина уже не оказалось, а из-за плеча его вместо этого уже высовывался ипорывался в магазин толстяк в рваной кепке, действительно, немного смахивающийрожей на кота. В руках у толстяка имелся примус.

Эта парочка посетителей почему-то не понравиласьшвейцару-мизантропу.