Аурелия слушала в неподвижности и молчании, капюшон кируффы скрывал ее лицо, только искры проблескивали в тени. Если стратегос предаст Госпожу, не позволю, не разрешу ему уйти с этим свободно. Разве не для того меня послали сюда? Сделаю, что обязан сделать вытер — прежде, чем придется выполнить приказ Янны.

На рассвете Марий Гесомат свернул лагерь и выступил со своими людьми в длинном караване верблюдов и хумий навстречу поднимающемуся Солнцу, в путь через Садару, через Нил и Эритрейское Море, затем на север, через Ефремов Джазират аль Араб, в Амиду, город своих предков. У него еще не было армии, зато имелись штандарты.

В Оазисе Ревнивого Скелета остались только четыре хумия, две из них были предназначены для стратегоса и лунянки. Аурелия отказалась, никогда она не садилась на верховых животных. Она будет бежать рядом с животными, вместе с негрскими воинами. Девушка сняла кируффу, чтобы та не мешала ее движениям. Воины скалились кривыми зубами. Стратегос сообщил Аурелии, что они из племени Н’Зуи, а тот, кто их ведет, это их новый вождь, Н’Те, недавно он убил отца, и его весьма уважали. У него одного был кераунет. И именно он при виде Аурелии скалился радостнее всего.

Стратегос еще записал что-то в своем дневнике и дал знак рыктой. Негры завели стонущий запев. Рыкта указывала на север, в морфу цивилизации, в сторону Эгипта и Александрии. Солнце все выше поднималось над горизонтом, в его огромном, сияющем диске, на который одна лишь Аурелия могла глядеть, расплывались фигурки амиданских повстанцев, вот блеснуло еще золото штандарта Мария — и они исчезли в рассвете.

Стратегос ударил хумия, Аурелия подскочила к животному, песок под ее ногами превратился в стекло — ее бег в огне оставлял за собой следы молний.

— Ннннааииии! — воскликнули Н’Зуи. Стретегос засмеялся полной грудью.

— Так умирают империи! — Он махнул рыктой, охватывая жестом полусотню голых негров, вооруженных дротиками и щитами из буйволовой кожи. — Так рождаются империи!

20 Мартиус 1197 ПУР, Диес Иовис. Через два месяца Марий Селевкид усядется на троне Амиды или же будет мертв, одержит победу или падет в прах; а Иероним Бербелек вместе с ним.

— Платье весьма к лицу.

— Благодарю, эстле.

— Это ведь парик, правда?

— Так.

— Погоди, ты, видно…

— Вытер Аурелия Кржос.

— Ах, ну да. Отец писал мне о тебе.

— Эстле.

— Алитея. Для тебя — Алитея. По-моему, один раз ты спасла его от смерти.

— Два раза.

— Ха, точно, не следует быть излишне наглым в скромности. Ты должна мне все рассказать. Собственно, а почему это раньше мы не встречались?

— А слышала о твоем женихе. Мне очень жаль.

— Текнитесы сомы не отступают от его ложа, в конце концов — он встанет на ноги. Вот только мне любопытно, узнаю ли я его тогда. Ты любишь херемитские вина?

— Эстле.

— Пожалуйста.

— Ты очень красива.

— Благодарю — годы труда и Навуходоносор. Пошли, присядем в кариум.

Музыканты сменили мелодию, раздались аплодисменты, несколько пар вышло из танцевального зала на перистиль. В черной поверхности Мареотийского озера отражались миллионы звезд и алый серп Луны. Факелы на лодках стражников укладывались в темноте эгипетской ночи в крутую линию вдоль восточного залива. Над ними, по Белеутскому мосту, перемещались плоские тени пешеходов и животных, виктик и повозок — Александрия никогда не засыпает полностью.

Кариум размещался на третьей террасе, у самой границы воды. Девушки уселись под аркой из черных лилий — цветов дзунгуонского морфинга, их запах был, скорее, животным, чем растительным.

Эстле Алитея Лятек потихоньку пила вино, задумчиво поглядывая на галерею живых статуй.

— Ты сопровождаешь его повсюду и обязательно.

— Не везде.

— Но ведь нет никого ближе к нему, правда? Собственно, почему он тебя выбрал?

— Не знаю, эстле. Я была молодая, наивная.

— Это плохо? — Алитея тихо рассмеялась. — Ведь я моложе тебя.

— Вы другие.

— Мы? Земляне?

— Вы, аристократы.

— Когда-то рытеры считались аристократами…

— На самом деле, ты старше меня.

— Наивность — это весьма ценная черта.

— Только никто, по-настоящему наивный, об этом не знает. Разве нет?

Они вместе засмеялись в дружеской морфе; Алитея хлопнула Аврелию по плечу и на момент скорчила карикатурно серьезную мину. Лунянка смеялась золотыми искрами и голубым дымком, малюсенькие огоньки стекали с ее головы на плечи, грудь, спину. Алитея отставила кубок с вином и, трепеща веером, подняла эту волну искр в ночное небо. Девушки следили за ними, пока те не исчезли за границами террасы. Несколько из них свернуло и упало на покрытую маслами кожу живой статуи, доулос невольно вздрогнул. Это снова развеселило девушек. Лунянка сняла черный парик. Алитея вытаращила глаза. От смеха она даже начала икать; нынешний кубок вина был этим вечером явно не первым. Аурелия похлопала ее по спине. Алитея, ошпарившись, подскочила на лавке; левое нагрудное колечко серебристо блеснул и упал среди лилий.

Они обе склонились, разыскивая алмазную висюльку.

— Позавчера, когда мы вернулись из города и застали отца дома, — начала Алитея, разводя черные побеги и не глядя на Аврелию, — а тебе следует знать, что мы понятия не имели о вашем прибытии, привратник ничего не сказал… Я не пошла к Шулиме, но услышала голос отца и тут же повернула в коридоре. Их первые слова… Ведь после джурджи Ихмет Зайдар ел у отца из рук, он никогда бы не сделал этого вопреки нему. Скажи, Аурелия: отдал ли стратегос ему такой приказ?

— Какой?

— Ты же знаешь. Чтобы Шулиму…

— Нет.

— Можешь поклясться?

— Ничего подобного я не слыхала. Ихмет…

— Да?

— Нет, я ничего не знаю.

Бриллиант сверкнул в каменном горшке, Алитея подняла украшение и, вытерев его платком, вынутым из-за широкого пояса юбки, вновь застегнула на груди.

— Понятное дело, ты понимаешь, кем на самом деле является эстле Амитасе, — буркнула Аурелия, вновь надевая парик.

— Да.

— Кем же?

— Она — ее дочка.

— Навуходоносор держит ее в качестве заложницы.

Алитея прикрыла рот веером.

— Я догадывалась.

— Ты очень похожа на нее, знаешь: лицо, силуэт, голос — вчера я с ней разговаривала, даже голос — вот только цвет волос, если бы ты переморфировала их в такое светлое золото, как у Лакатойи — словно дочка.