она дремала. Девчонки, свернувшиеся клубочком у нее под боком, крепко спали. Оплывали ханукальные свечи, перемигивалась гирлянда на елке:

– В рефрижераторе осталась курица, – вспомнил Гольдберг, – я сам ее вчера делал. Разогрею, ничего страшного. Пусть малышки спят, пусть она… Лада, отдохнет. Она волновалась, бедная девочка, но теперь все будет хорошо…

Осторожно ступая, он пошел на кухню.

Часть седьмая

Израиль, март 1960

Иерусалим

Зашуршала фольга. В низкой комнате с белеными стенами запахло шоколадом. Бородатый парень, устроившийся на подоконнике, пробормотав благословение, запихнул себе в рот конфету. В углу громоздились разоренные корзины с мишлоах манот, подарками для закончившегося вчера Пурима. На полу валялась подсохшая кожура мандаринов, разорванная оберточная бумага, обрывки атласных лент.

Окно чердачного этажа выходило на крыши Меа Шеарим. В синем небе сияло весеннее солнце, небо расписали следы самолетов. Рядом с парнем стоял эмалированный тазик. Зима закончилась, но и в марте в Иерусалиме могли пойти дожди. Потолок в комнате давно прохудился. Аарон подмазывал его, но после особенно сильного ливня по побелке расползлось большое пятно.

Оглянувшись на дверь, парень потянул из кармана капоты сложенную вчетверо газету. Светская пресса в ешиву не допускалась, ученикам разрешали читать листки на идиш, издающиеся в Меа Шеарим. Толкаться у газетных ларьков на близлежащей улице Яффо было опасно:

– Никогда не знаешь, кого встретишь на улице, – подумал Аарон, – сплетничать запрещено, ребята не побегут сообщать, что видели товарища за покупкой газет, но ведь можно натолкнуться и на главу ешивы, и на машгиаха…

Машгиах наблюдал за поведением учеников, устраивал их в приемные семьи на шабаты, разговаривал со сватами. Аарон приносил газеты со встреч с доктором Судаковым. В кибуц, с его некошерной кухней, ездить он не мог:

– То есть могу, но со своей едой, – поправил себя юноша, – нам легче видеться в городе… – зная о его родстве с доктором Судаковым, в ешиве махнули рукой на то, что Аарон посещает университет:

– То есть не лекции, разумеется… – он бросал вещи в армейскую сумку цвета хаки, – я езжу туда, чтобы посидеть с дядей Авраамом… – парень хрустел орехами:

– Смотри, Элвиса Пресли отпустили из армии… – весело сказал он, – но все равно американцы посылают больше трех тысяч солдат во Вьетнам… – Аарон обучил соседей по комнате английскому языку:

– Учитывая, что нам запрещают разговаривать даже на иврите, – он покосился на парня, – это хороший результат за полгода… – он отозвался:

– Разумеется, для борьбы с коммунистами. Но с Вьетнамом случится то же самое, что и с Кореей, помяни мое слово. Страна разделится на две части, а наши войска завязнут в борьбе с партизанами. Покойный дядя Меир, мой приемный отец, так говорил, а он был военный, он разбирался в этих вещах… – Аарон летал домой, на торжественную церемонию на Арлингтонском кладбище:

– Мама, Ева и Хаим плакали, – горько подумал он, – а Ирена словно застыла. Бедная малышка, ей всего шесть лет…

Мемориал полковника Горовица стоял по соседству с надгробными камнями деда и отца Аарона:

– То есть папы там нет, – тоскливо понял юноша, – его тело не нашли. Дядя Джон, скорее всего, тоже погиб, а дядя Максим едва выжил. Нельзя его обвинять в том, что он не привез тело папы домой… – Аарон знал, что миссия отправлялась в СССР, но это было секретными сведениями:

– Как говорит Иосиф, – он проверил застежку на сумке, – до здешней секретной информации я пока не дорос… – сумка досталась Аарону именно от кузена:

– Посмотрим, – небрежно заметил капитан Кардозо, – может быть после тиронута мы заберем тебя в наш отряд… – названия отряда Аарон не знал, – но сначала побегай с винтовкой по пустыне… – через полчаса на улице Яффо юношу ждал доктор Судаков, за рулем киббуцной машины:

– Он меня отвезет в Кирию, в Тель-Авив, на сборный пункт, – Аарон разогнулся, – хотя я говорил, что могу туда добраться и на автобусе… – сосед склонил голову в черной кипе. Метнулись пейсы, он присвистнул:

– Может быть, когда ты вернешься в Америку, ты тоже пойдешь в армию… – как твой отец… – он пощелкал пальцами, – капелланом… – Аарон подхватил с пола мандарин:

– Может быть, я останусь в стране… – сосед разгрыз еще один орех:

– После армии тебя не примут ни в одну ешиву, я имею в виду, из порядочных. Ты бы мог пойти в ешиву под Ашдодом… – Аарону предлагали присоединиться к программе Хесдер, где ученики совмещали службу в армии и обычные занятия в ешиве. Прошептав благословение, он кинул в рот мандарин:

– Ребе написал, что я должен служить в обычной армии, что это будет испытание для меня… – ребе упомянул об испытаниях праотца Авраама, однако Аарону было неловко повторять его слова, – и рав Левин тоже так считает… – когда Аарона начали сватать, рав Левин покачал головой:

– Подожди. Ты американец, из обеспеченной семьи, понятно, что сваты тебя осаждают. С твоим отцом, благословенной памяти, так же было. Однако я ему сказал, что у него своя стезя, и у тебя тоже так случится… – соскочив с подоконника, сосед отдал ему газету:

– Больше такое здесь хранить нельзя. Лучше не рисковать, с моим сватовством… – он усмехнулся, – будущему тестю может не понравиться, что я читаю светские газеты… – парень помялся:

– Аарон, а ты знаешь, как это… – покраснев, он повел рукой:

– Женихи ходят к раввинам на занятия, – вспомнил Аарон, – но он еще не жених. Не было ворта, помолвки. Но все, кажется, решено. Ему повезло, что семья невесты согласилась взять его в зятья… – первые восемь лет жизни сосед по комнате, родившийся в краковском гетто, разговаривал на польском языке:

– Я ничего не помню, – сказал парень, – но меня вывезли из гетто в мешке с отбросами. Мне был год от роду, хорошо, что родители передали со мной мои документы… – документами была записка с именем мальчика:

– Его отдали польской семье, те его крестили. Когда Польша стала социалистической, они собрались в Америку… – поляки, у которых после войны родился свой ребенок, оставили приемного сына, пяти лет от роду, в католическом приюте:

– Где его и нашли раввины в пятидесятом году, – вспомнил Аарон, – и с тех пор он живет в Меа Шеарим. Все равно, таких ребят и девушек не сватают в приличные семьи…

Сосед, илуй, как говорили в ешивах, многообещающий студент, должен был, однако, сделать хорошую партию:

– Потому, что у него отличные способности, – вздохнул Аарон, – а меня сватали дочерям уважаемых раввинов. Впрочем, папу тоже сватали, их матерям… – он вспомнил зимний Париж, прохладные кинозалы, огонек ее сигареты, хрипловатый, низкий голос:

– Я не буду петь, если тебе нельзя слушать… – Хана остановилась на мосту Понт-Неф, под фонарем, – я буду танцевать молча… – ее каблуки постукивали по брусчатке, развевались черные волосы, серо-голубые глаза блестели:

– Танцуй всегда, – хотел сказать Аарон, – пожалуйста, только для меня… – он заставил себя не думать о Париже:

– У тебя впереди армия. Тебе с ней не по пути, она певица, актриса, а ты будущий раввин… – Аарон закатил глаза:

– Я тебе говорил. Мой покойный дед был врачом, моя приемная сестра учится на врача. У меня дома много медицинских книг, я в детстве все прочитал… – сосед зарделся:

– Я тебе напишу в армию. Писать нам разрешают… – Аарон пожал ему руку:

– У тебя хупа после Шавуота. К тому времени тебе все расскажут раввины… – сосед отозвался:

– Сведения из Талмуда. Хотелось бы услышать что-то более современное… – Аарон уверил его:

– Пиши, конечно. Все, – он вскинул сумку на плечо, – я побежал…

Одним духом скатившись по узкой лестнице, он нырнул в обклеенный плакатами на идиш проход, ведущий на улицу Яффо. Запыленный кибуцный форд стоял у мелочной лавки на углу. За рулем никого не было, Аарон огляделся:

– Дядя Авраам говорит по телефону… – рыжая, в седине голова высунулась на улицу. Профессор Судаков, декан кафедры истории средних веков в Еврейском Университете, носил пропотевшую рубашку и серые брюки, покрытые пятнами штукатурки:

– Ремонт в столовой