— Что с тобой?

— Па-па… Па-па… — простонал мальчонка и больше ничего не мог сказать. У него, видно, и язык распух.

— Говори!.. — крикнул насмерть перепуганный Фицек.

Когда он пугался или волновался, то поначалу приходил в ярость и всегда обрушивал ее на первое, что ему под руку попадало, будь то человек или предмет.

И восьмилетний мальчик, то и дело прерывая рыданиями свои слова, долго рассказывал, что случилось.

«Хочешь пообедать?» — спросил у него какой-то мужчина на улице. Бела не понял: пообедать? Никто чужой ему еще не предлагал такого. «Еще какой обед получишь! Сытный да вкусный!» — сказал ему дяденька. «Хочу!» — ответил мальчик и повторил: «Сытный да вкусный!» — чтобы убедиться, правильно ли понял его. «И задаром». — «И задаром?..» — «Что ж, все в порядке, только называй меня папой. Понял, папой?.. А ну, попробуем. Говори: «Папа!» — «Папа!» — «Еще раз!» — «Папа!» — «Ты смышленый мальчик!»

И они отправились. Долго шли… В какой-то ресторан на проспекте Йожефа завернули. Подошел официант. Дяденька заказал: «Бульон с лапшой, да пожирней!» Очень он был вкусный. Официант опять остановился около них. А дяденька спросил Белу: «Что мы еще закажем, сынок? Шницель по-венски или паприкаш из цыплят?» — «И шницель и паприкаш, дяденька!» А он как засмеется: «Опять балуешься? Дяденькой называешь?» — «Шницель и паприкаш, папа». И это съели. А он все заказывал и заказывал… Под конец заказал Беле пирожное, а себе чашечку черного кофе и пачку сигарет. Закурил. Выкурил сигарету, выпил пол-литра вина. Дал и Беле рюмочку, потому что заметил, что от обильной еды мальчику уже захотелось спать. Бела раскраснелся, повеселел. Тогда дяденька встал, надел пальто и громко, чтобы услышал и официант и хозяин ресторана, сказал: «Сейчас вернусь, сынок!» — «Хорошо, папа…» — и ушел. А Бела сидел-сидел, ждал-ждал… Прошло четверть часа, полчаса. Он решил, что хватит ждать. Мама может домой вернуться и не будет знать, куда он девался. И ему влетит. Встал со стула. Надел матросскую куртку. Хотел выйти. Официант схватил его за шиворот: «Куда ушел твой отец?» Потом и хозяин пришел и как заорет: «Куда ушел твой отец?!» — «А он не мой отец!» Не поверили. Спрашивали, толкали, дергали за волосы, а потом повели на кухню, побили и вышвырнули из ресторана через заднюю дверь.

— Так и было, папа… Вот ей-богу!..

Фицек положил руку на горячую голову сына. Мальчик зарыдал. Отец гладил его по голове и приговаривал:

— Ну стоило ли возвращаться в этот поганый мир?!.

ГЛАВА ПЯТАЯ

рассказывает о том, как два семейных человека из-за своей честности летят без пересадки из уютных и теплых мастерских на Добердовское плато

1

Бедный, смиренный Фицек! После больших жизненных передряг ему всегда казалось, что теперь-то уж он научится вести себя как надо. Однако результаты каждый раз оказывались плачевными.

И вот, попав в армию, Фицек снова ошибся. Он долго не замечал, что в сравнении с армией даже тюрьма — милейшее гражданское заведение, где если и случится неожиданно попасть в беду, однако ж дозволено и разговаривать и даже спорить — ведь вот спорил же он со следователем.

Трезво разобраться в положении вещей Фицеку помешало еще и то, что он и его товарищи были призваны в качестве «стариков». Призыв их был обставлен по-семейному, даже «потрясенные» газеты писали о «стариках».

«Понедельник подошел такой угрюмый, будто и природа захотела разделить с нами горе… — писала «Непсава». — Тяжелые тучи застлали солнце, ни лучика света не просачивалось на землю. Понуро бродили по улицам люди. Подавленные, плелись к казармам старики-рекруты с сундучками на плечах. Ни цветных ленточек, ни веселья, ни песен — только один женский плач. Когда же будет конец этому? Взбунтуйся сейчас народ, мы возглавим его бунт. Кому все это выгодно? Только не беднякам. Бедняк должен умереть, потому что так угодно господам… Перед казармой стоят пролетарские женщины. И когда рекрут, собравшись с силами, со слезами на глазах прощается с женой, жена тоже начинает плакать.

— Ступай домой, — говорит муж.

Жена не уходит. Стоит у ворот.

— Не плачьте, тетушка, после отбоя ваш старик домой пойдет».

2

И в самом деле, сразу после отбоя Фицек пришел домой, переодетый уже в серую солдатскую форму. Он остановился перед женой, щелкнул каблуками (солдатских ботинок ему еще не выдали, так что он был пока в башмаках на резинке) и взял под козырек.

— Честь имею доложить: рядовой тридцать второго королевского и императорского полка Ференц Фицек явился в ваше распоряжение!

Он опустил руку и сел на стул, разглядывая свои штиблеты. Под узкими солдатскими брюками вид у них был довольно смешной.

— Ты что плачешь? — спросил Фицек у жены. — Я получил целую крону «взамен питания». У его величества крон пока хватает. Так что получай монету, а мне «взамен питания» дай что-нибудь пожрать.

Он поел. Прочел в «Непсаве» статью о стариках. Растрогался и заявил, что впредь дома его тоже надо называть «стариком». Это очень важно, особенно в присутствии других, — пусть не забывают, что он «старик», которому и в армии тоже почет и уважение.

— Франц-Иосиф тоже старик. А старики уважают друг друга. Я — короля, а король — меня… Наш полковник, Берта, тоже старик. Да и подпоручик уже не молодой. Вот и полковник будет уважать меня, да и подпоручик не станет гневаться.

Он снял штиблеты. Пнул их так, что они отлетели, и остался сидеть на кровати босой, в узеньких солдатских брюках.

— Нас, Берта, обучают только для блезиру, чтоб друг дружке на ноги не наступали, когда маршируем по улице. Службу нести будем тут, в Пеште. Со стариками обхождение совсем другое, чем с молодыми. А все же признайся, Берта, что иногда и король знает честь. После обеда нас каждый день, как вот и сегодня, будут отпускать домой. Я и поработать смогу, а ты будешь получать военное пособие. Вишь как… Говорил же я тебе, когда мы шли из тюрьмы: после каталажки армия — сущий рай земной! Пока я солдат, в кафе, конечно, ходить не буду, хотя, говорят, там и награды можно купить. И, говорят, у кого есть награды, тот, даже если и попадет на фронт, все равно не должен ходить в штыковую атаку.

— Фери,