и никакой фразеологии – прежде всего "феноменологической"[771]. Вы знаете, что я никогда не позволяю зачитывать [подготовленные] рефераты – только дискуссии, правда, не дикие; не позволяю себе втягиваться в фантазирование, диалектические игры – всё требует подготовки, т. е. интенсивного занятия каким-либо делом, которое и наполовину не облегчено тем, чтобы написать какую-то одну, а потом ещё одну книгу. Моя великая радость (запомним эту радость – Р. Б.) – в том, что благодаря специальным предварительным усилиям я смог добиться изменений и теперь в этом отношении действую свободно».

Приведём мнение Ханса Йонаса[772], который учился у Хайдеггера, а впоследствии стал одним из выдающихся учёных XX века, и который более других раскрыл природу «волшебства» Марбургского философа.

«Тут нам встретился человек, который мыслил, представ перед студентами, человек, который не докладывал об уже помысленном, как это делал Гуссерль[773], но осуществлял сам акт мысли в присутствии своих учеников. И это было потрясающе, причём даже во внешнем выражении. Часто дело обстояло так, что он не поворачивался лицом к аудитории, а стоял, повернувшись к окну и погрузившись в самого себя, и мыслил вслух».

В эти годы Хайдеггер писал свою главную книгу «Бытие и время». Он жил далеко не отрешённо, занимался спортом, играл в ручной мяч, ходил на лыжах, бродил со студентами по горам, разводил с ним костёр, там же у костра сказал однажды «бодрствуй ночью у огня» и начал рассуждать о своих любимых греках. Он «писал» свою книгу, и в своей «хижине»[774] в Щварцвальде, и в студенческой аудитории, наедине не только со студентами, со всеми остальным миром. Он бодрствовал в самом высоком значении этого слова, он был воодушевлён, он испытывал радость, он готов был делиться этой радостью, этим воодушевлением со своими студентами.

Воодушевление и радость в полной мере передались его студентке Ханне Арендт.

Во-первых, она была женщина, что в данном случае имеет первостепенное значение, потому что именно женщина способна сострадать в высоком значении этого слова.

Во-вторых, она была не просто муза, что во многих случаях вполне достаточно, чтобы художник стал художником, учёный – учёным, а политик – политиком. Как показало будущее, она сама оказалась незаурядным мыслителем, оказалось, что она может не только сострадать, но и иметь собственное воодушевление.

…Ханна Арендт

Ханне Арендт 19 лет.

Несмотря на трудные обстоятельства детства, благодаря заботе матери и умению самостоятельно, интенсивно заниматься, Ханне удалось получить хорошее образование. Уже в школьные годы девочка овладела латинским и греческим языками, обнаружила интерес к культуре, в том числе к философии, древней Греции. В 14 лет увлеклась философией Канта[775], интерес к которой сохранила на всю жизнь.

После сдачи выпускных экзаменов в кенигсбергской государственной гимназии, она получила возможность поступить в университет и выбрала Марбург. Если позволить себе небольшую порцию мистики, то можно сказать, что путь её в Марбург на лекции Хайдеггера был предопределён.

О её красоте в эти годы оставили свидетельства многие её соученики. Она была по-мальчишески коротко острижена, носила модные наряды. Х-Г. Гадамер в своих воспоминаниях о Марбурге того времени писал, что красота Ханны, постоянно появлявшейся в зелёном платье, сразу бросалась в глаза. «Девушка в зелёном» так стали называть её друзья. Если судить по воспоминаниям и довершить этот образ фотографиями, то привлекательность Ханны была в огромных, тёмных глазах и выразительном взгляде, в котором была гипнотическая сила.

Не побоимся назвать красоту Ханны Арендт семитской красотой, что особенно проступало по мере взросления Ханны.

Конечно, фотография остается фотографией, чёрно-белая фотография не позволяет ощутить цветовую гамму «зелёного» (платье) и «чёрного» (глаза, волосы), но, хотим мы этого или не хотим, фотографии мы «смотрим» не только глазами, но и воображением, которое дописывает фотографию.

Как и в случае с Хайдеггером, не могу касаться всех специальных и сложных проблем, связанных с «ландшафтной культурой», но на некоторые моменты, которые будут иметь отношение к тому, что происходило позже между Хайдеггером и Арендт, хотелось бы обратить внимание.

Н. Мотрошилова пишет о семье Арендт, что «это была неплохо ассимилировавшаяся в немецкие условия, но не порывавшая со своими национальными корнями еврейская семья». Насколько не «порывавшая», насколько это передалось самой Ханне, судить трудно. Но хочется напомнить, что после Второй мировой войны Ханна Арендт много лет занималась судьбами евреев, пострадавших от нацистского режима, и, естественно, воспринималась как представитель сионистских организаций.

Процесс над Эйхманом[776] Ханна Арендт освещала как представитель известного в мире американского еженедельника «New Yorker»[777] и её репортажи переросли в большое полемическое исследование. Полемичность была в том, что Арендт не могла согласиться с тем, что на процессе политика заслонила юриспруденцию. Арендт считала, что даже «в случае столь чудовищных преступлений справедливость требует чрезвычайной сдержанности и отказа от всяких взываний к общественности; справедливость ещё разрешает печаль, но никогда гнев», поэтому она говорила о «банальности зла»[778]

Не удивительно, что оценки Арендт принципиально разошлись с еврейским общественным мнением того времени.

…В фильме «Ханна Аренд»[779] есть эпизод возможно придуманный сценаристом, но весьма характерный. Один из её друзей, который призвал её к себе на смертном одре, хотя ранее разорвал с ней отношений (после процесса над Эйхманом), упрекнул её в том, что она не любит израильский народ, на что Ханна ответила, а почему она должна любить «народ»…

Поэтому у нас есть все основания сказать, что порывала или не порывала Арендт со своими национальными корнями, она, прежде всего, была (или стала) гражданкой мира. Таковы были её поступки, таковы были её мысли, таковы были её книги, которые в будущем она напишет.

К сожалению, в своих поступках и в своих мыслях – это нельзя сказать о его книгах – Мартин Хайдеггер так и не стал гражданином мира.

Возвратимся в Марбург, к 19-летней Ханне.

Мы уже привели мнение Ханса Йонаса о Хайдеггере, осталось привести его мнение о Ханне Арендт:

«Её (Ханну) отличали интенсивность, целенаправленность. Печать высокого качества, поиск существенности, глубокомыслие – то, что сообщало ей нечто магическое».

Другой её соученик рассказывал:

«даже в студенческой столовой порой смолкали разговоры, когда начинала говорить эта студентка. Её просто нельзя было не слушать. Когда она вступала в беседу, это была смесь самосознания и скромной застенчивости».

Естественно, Арендт оказалась среди восторженных почитателей Хайдеггера, способных воспринять как его «воодушевление», так и философствование, которое стояло за этим «воодушевлением». Лекции и семинары «волшебника из Марбурга» заставляли её самостоятельно мыслить, заново открывать тех же древних греков.

Хайдеггер, обратил внимание