Действительно же не нравилось Яну ощущение, что мужчины являются только пехотинцами, а над ними имеется командование, и, очевидно, со связями в высших слоях общества, как в России, так и в США. Бублански ничего не имел против того, что один журналист знает о его деле больше его. В этом отношении он был неамбициозен. Ему хотелось только продвинуться в расследовании, и он с благодарностью принимал информацию, от кого бы она ни исходила. Однако глубокое проникновение в дело Микаэля Блумквиста напоминало ему об их собственных промахах, об утечке информации и опасности, которой они подвергли мальчика. Это всегда будет продолжать его бесить, и, возможно, именно поэтому Бублу так раздражало то, что руководитель СЭПО Хелена Крафт настоятельно хотела с ним связаться, да и не только Хелена Крафт. Этого же хотели айтишники из Государственной уголовной полиции, главный прокурор Рихард Экстрём и некий профессор из Института машинного интеллекта, из Стэнфорда, по имени Стивен Уорбертон, который, по словам Аманды Флуд, хотел поговорить о «значительной опасности».

Яна Бублански раздражало это – и тысяча других вещей. А тут еще к нему в кабинет постучали… Вошла Соня Мудиг, усталая и совершенно не накрашенная. В ее лице появилось что-то новое и обнаженное.

– Всех троих задержанных оперируют, – сообщила она. – Снова допрашивать их можно будет только через некоторое время.

– Ты имеешь в виду, пытаться допрашивать?

– Да, пожалуй. Но мне вообще-то удалось коротко переговорить с Лебедевым. Перед операцией он ненадолго пришел в сознание.

– И что он сказал?

– Что хочет поговорить со священником.

– Почему все психи и убийцы теперь так религиозны?

– Ты хочешь сказать, в то время как все разумные старые комиссары сомневаются в своем Боге?

– Ну ладно!..

– Но Лебедев, похоже, пребывает в отчаянии, а это, я считаю, добрый знак, – продолжила Соня. – Когда я показала ему рисунок, он лишь печально от него отмахнулся.

– Значит, он не пытался утверждать, что рисунок является вымыслом?

– Он просто закрыл глаза и начал говорить про священника.

– Ты поняла, чего хочет этот американский профессор, который все время названивает?

– Что… нет… Он настаивает на том, чтобы ему дали поговорить с тобой. Я думаю, речь идет об исследованиях Бальдера.

– А этот молодой журналист, Зандер?

– Я как раз хотела о нем поговорить. По-моему, дело плохо.

– Что нам известно?

– Что он засиделся на работе и поздно вечером скрылся в сторону подъемника Катаринахиссен с красивой женщиной, светло-рыжей или темно-русой, в дорогой эксклюзивной одежде.

– Этого я еще не слышал.

– Их видел один парень, пекарь из Скансена[83] по имени Кен Эклунд, который живет в одном доме с редакцией «Миллениума». Ему показалось, что они выглядели влюбленными – по крайней мере Зандер.

– Ты считаешь, что это могла быть какая-то наживка?

– Вполне возможно.

– А это не могла быть та же женщина, которую видели на Ингарё?

– Мы это проверяем. Но меня беспокоит то, что они, похоже, направлялись в Старый город.

– Понимаю.

– Не только потому, что мы засекли сигналы мобильного телефона Зандера в Старом городе. Орлов, эта тварь, которая плюет в меня, когда я пытаюсь его допрашивать, имеет квартиру в переулке Мортен-Тротсигс.

– Наши люди там уже побывали?

– Еще нет, но направляются туда. Мы об этом только что узнали. Квартира была записана на одну из его фирм.

– Тогда будем надеяться, что не найдем там чего-нибудь неприятного.

– Будем надеяться…

Лассе Вестман лежал на полу в прихожей на Торсгатан, не понимая, почему он так испугался. Ведь это всего лишь панк с пирсингом, девица, едва доходящая ему до груди. Казалось бы, ему ничего не стоило вышвырнуть ее, как мелкую крысу. Тем не менее он чувствовал себя парализованным и думал, что это вряд ли связано с тем, как девица умеет драться, и еще меньше с ее ногой у него на животе. Дело было в чем-то другом, в чем-то более непонятном у нее во взгляде или во всем ее облике. Несколько минут он просто неподвижно лежал, как дурак, и слушал.

– Мне только что напомнили о том, – говорила она, – что в моей семье существует какой-то ужасный порок. Мы, похоже, способны на что угодно. На самые непостижимые жестокости. Возможно, это какая-то форма генетического нарушения. Лично у меня это проявляется по отношению к мужчинам, которые причиняют боль детям и женщинам, – я становлюсь просто смертельно опасной; и когда я увидела рисунок Августа с изображением тебя и Рогера, у меня возникло желание разобраться с тобой по-крупному. Об этом я могла бы говорить долго. Но сейчас я считаю, что Августу уже довелось пережить достаточно, поэтому существует маленькая возможность, что вы с другом отделаетесь немного полегче.

– Я… – начал Лассе.

– Молчи, – велела она. – Это не переговоры и не беседа. Я просто объявляю условия, и всё. С юридической точки зрения никаких проблем нет. У Франса хватило ума записать квартиру на Августа. В остальном условия таковы: ты собираешь вещи ровно за четыре минуты и убираешься отсюда. Если ты или Рогер вернетесь сюда или каким-то образом свяжетесь с Августом, я наврежу вам так сильно, что вы будете неспособны заниматься чем-нибудь приятным всю оставшуюся жизнь. Тем временем я подготовлю заявление в полицию о побоях, которым вы подвергали Августа – и тут у нас имеются не только рисунки, как ты знаешь. Существуют свидетельские показания психологов и специалистов. Я также предварительно свяжусь с вечерней прессой и расскажу, что обладаю материалом, который подтверждает и усугубляет представление, сложившееся о тебе в связи с избиением Ренаты Капусински. Что ты там сделал, Лассе? Кажется, ты откусил ей щеку и бил ее ногами по голове?

– Значит, ты собираешься обратиться в прессу?

– Я собираюсь обратиться в прессу. Я причиню тебе и твоему другу весь мыслимый вред. Но, возможно – я говорю, возможно, – вам удастся избежать самого страшного унижения, если вы больше никогда не появитесь поблизости от Ханны и Августа и никогда больше не причините вреда женщине. На вас мне, собственно говоря, наплевать. Я хочу только, чтобы Август и мы все больше никогда вас не видели. Поэтому ты исчезнешь, и если будешь вести себя прилежно, как робкий маленький боязливый монах, возможно, этого хватит. Я в этом сомневаюсь – частотность рецидивов избиения женщин велика, ты ведь знаешь, и по сути своей ты говнюк и подонок, – но если тебе немного повезет, то, возможно… Ты понял?

– Я понял, – ответил Лассе, ненавидя себя за свои слова.

Но он не видел иной возможности, как согласиться и подчиниться, поэтому встал, пошел в спальню и быстро упаковал немного одежды. Затем взял пальто и свой телефон и вышел в дверь, не имея представления, куда ему идти.