Так писал Грундтвиг* по случаю большого празднества на Стрельбище, устроенного друзьями Расмуса Раска на его возвращение.

В свои последние годы он приобрёл достаточно врагов или по меньшей мере недоброжелателей, в чём частенько сам же и был виноват. Но что у него было и много друзей и особенно много верных и восторженных учеников, видим мы из следующего описания его похорон, которое можно найти у Карла К. Кристенсена: «Расмус Раск и его наследство», Датские Изыскания*, Carl C. Christensen, Rasmus Rask og hvad han efterlod sig, Danske Studier, 1932:

«Расмус Раск умер у себя дома, Бадстуестрэде, 126 (в настоящее время 17), 20 ноября; на похороны собралась огромная процессия, люди стекались отовсюду, чтобы проводить его к месту последнего упокоения, рядом с низкой стеной на Присутственном кладбище.

Комнаты в его квартире были завешены траурными занавесями, на полах, на лестнице, на улице перед его жилищем была разбросана зелень, катафалк ожидал у ворот дома, чтобы принять украшенный цветами гроб, когда его вынесут по лестнице.

Но катафалку пришлось уехать пустым вслед за каретой университетского похоронного распорядителя старшего управляющего Хальвора Сёеборга, ибо каждый из студентов, явившихся в очень большом количестве и в доме, и на улице, хотел оказать умершему последние почести – и они пронесли тело по улицам города до Нёррепорта, где его уложили в катафалк, а студенты выставили почётный караул, чтобы по прибытии на кладбище снова перенять тело и нести его до могилы».

За этим рассказом следует опись, столь педантичная, как будто написал её сам Раск, перечисляющая всё его наследство, всё, имевшее денежное выражение, – от сенного матраса и перины до бюро из махагони и обитого медью сундука; от красных гардин до берёзового серванта и трельяжей; от полок, ещё полок и книг до наличных риксдалеров. Затем добавлено, что Раск «без сомнения, болезненно тревожился, что не сможет в финансовом плане обойтись своим жалованьем и стипендиями, получаемыми им в качестве библиотекаря и университетского профессора».

Что ж, вполне может статься, что таким образом Расмус Раск участвовал в создании мифа о собственной бедности. Но похоже на то, что он сам в него поверил и в соответствии с ним жил. Из страха умереть прежде, чем он всё свершит. И страх этот не был лишён основания. 14 ноября 1832 года, когда он умер, ему было всего-навсего 44 года, и дело всей жизни ему пришлось передать каким-то неизвестным потомкам. Возможно, он в них верил.

Во всяком случае, однажды, когда студенты отмечали юбилей его друга профессора Нюерупа, он написал песенку на известный мотив, начинавшуюся так:

«„Всё забудется через сто лет“, —

так пословица говорит,

ничего в том хорошего нет,

Боже, тлен что же с нами творит?

Мир наш, Остров, чем был бы хорош?

Безрассудства? Но цель хороша!

Грешный прах, только ты и умрёшь,

Благородная вечна душа»[72].

Этой песенке не было суждено, чтобы её спели. Никто из участников праздника не захотел её петь из-за того, что Раск пользовался буквой å!

И вот прошло уже много больше ста лет, но ни å с кружком, ни изыскания, ни безрассудные поступки не забыты. Напротив. Исследования Раска стали основой пробивной силы датской школы лингвистики на международном уровне. Но это уже другая история.

Здесь же я лишь хотела дополнить историю о том, как Расмус Раск дал своему отечеству родной язык, что следует понимать максимально широко, а тем самым и всем поклонникам учения о языке дал знание о том, что, говоря по-датски, мы одновременно выходим за пределы датской речи, и значит, вавилонское смешение языков нам уже не грозит.

Край Света

По пути на Нордкап, в Нарвике видишь дорожный щит, не дающий забыть о расстояниях и ностальгии в этом мире.

Приехав из Рима, Парижа или Вены, из почтенных культурных столиц Европы, оказываешься очень далеко от дома, в 4168 км от Рима, 3257 км от Парижа, 3525 км от Вены, даже до моей Дании вовсе не близко, 2072 км до Копенгагена, где я каждый день могу слоняться в ностальгии по какой-нибудь внешней границе, точке на континенте, отсылающей в большое горизонтальное Ничто – если уж ты не годен для вертикального, на грани тошноты, восхождения на гору Эверест.

Нордкап расположен на 71° 10́ 21́́ северной широты. На самом-то деле самая северная точка Норвегии – это не Нордкап, а Кнившелльодден (расположенный неподалёку), однако Нордкап выглядит величественно, как и подобает форпосту мира. Круто обрывающийся горный колосс, чей тёмный гнейс и гранит образуют наверху отполированную ветром платформу, трибуну размером с Ратушную площадь, по которой вполне могут прогуливаться люди, а сквозь них будет просвечивать бесконечность, – и то, что должно быть фотографией улыбающегося туриста, оказывается еле различимым, нестойким контуром из рассеивающихся пылинок.

Всё это чувство ослепительного света связано, разумеется, с тем, что летом Солнце здесь не заходит. Твоё тело как будто начинает ощущать наклон земной оси в мировом пространстве. Ты застываешь посреди сияющего летнего дня, который начался несколько месяцев назад и которому длиться ещё несколько месяцев. А если так и стоять на этом месте, то в своё время ты вместе с маятником медленно качнёшься в зимнюю ночь, когда тьма длится круглые сутки, – и так следующие полгода.

Неудивительно, что вся область Финнмарк кажется нагромождением крайностей. И это относится не только к Нордкапу, но и к безжизненному Финнмаркскому плоскогорью, и к Ледовитому океану, и к Баренцевому морю. Нигде тебя не покидает ощущение, что здесь проходит граница нашего человеческого мира. Ощущение только нарастает в этом сюрреалистичном доисторическом ландшафте, когда пройдёшь мимо нескольких домишек и церковки или у здания почты на самом краю Гренсе Якобсэльва, у границы с Россией. Куда ни приди, везде край света.

В детстве до пяти лет я жила недалеко от леса, куда мы по выходным часто ходили на прогулку. Мы проходили насквозь этот тихий, пронизанный светом буковый лесок, выбирались на опушку – и оказывались на краю света.

Тогда я, конечно же, думала, что этот таинственный пятачок и был краем света. Единственным, тем самым. Выглядел он именно так. Колосящееся поле до самого горизонта, а там, за полем – ничего. Мир кончался, и ничто не начиналось. Ничто – это было воистину нечто!

Но потом я узнала, что край света в разных вариантах можно найти повсюду. Места́, несущие на себе