произносит первые более или менее отчётливые слова, это воспринимается как откровение, событие мирового масштаба, которое окружающие принимают со смесью удивления и восхищения. Повод для радости – язык, наше особое пристанище, где можно укрыться от угрожающего внешнего мира, наша важнейшая способность в долгосрочной перспективе, если мы хотим выжить как вид в пустынном мироздании.

В то время как речь считается поэтому чем-то почти божественным – в начале было слово, и слово было у Бога, – хотя именно она является из всего самым человеческим, с числами дело обстоит иначе.

У нас, разумеется, есть и числовые стишки, и считалки, и игры, в которых числа задают ритм и помогают выстроить ряд из случайных на первый взгляд явлений, но, в отличие от языка, числа не вызывают ощущения общности, присущей нам в этом мире, не становятся немедленно предметом восхищения и уважения, вероятно, потому, что в числах мы обретаем общность и с нечеловеческим миром, от которого нас сразу же и столь естественно отграничивает речь.

Поэтому, видимо, числам, равно как и математике, суждено оставаться вытесненными во внешний мир, в природу, от которой мы должны защищаться, но которой в то же время стремимся и повелевать. С одной стороны, в пустоту, в так называемую не-человеческую вселенную, а с другой – в удалённые уголки человеческого разума, которые, пусты они или нет, не обусловлены напрямую социумом.

Так что числа отчасти оказываются приписаны мировому пространству, чему-то абстрактному, частью которого, казалось бы, являемся и мы, но в течение нашей короткой жизни нам этого не осознать, потому что от этого нам надо ещё и защититься, и вот числам отводится особое место в сознании – стратегический полигон, который мы обустраиваем, чтобы, сколько возможно, обуздать всё враждебное, всё то, против чего человек с незапамятных времён вынужден был защищаться.

В результате числа, которые в сущности своей являются универсальным откровением, становятся частностью, затверженным навыком, второстепенным по сравнению с более всечеловеческой природой языка. И этот навык счета в обыденной жизни имеет столь высокую практическую ценность, что числа походя теряют своё право на принадлежность к тому, что и предшествует человечеству, и следует за ним, и пронизывает его. Числа в повседневности становятся символом нашей власти над миром, в то время как мы более или менее сознательно упускаем из виду, что у чисел есть собственные прерогативы, что числа сами по себе – это неизбежное выражение нашей связи с миром.

Так что числа живут не менее чем в двух весьма зримых ипостасях. С одной стороны, в качестве знаковой системы на службе естественных наук, особенно для материй, не связанных с человеком, в которых неречевое самопонимание представляется необходимым, а с другой стороны, в качестве символьной системы в обществе, во всех наших гешефтах с миром или между собой, наших аферах, абсолютно чуждых всякой философии, – расписанные в виде торговых балансов, статистик, бюджетов и т. д.

Но в промежутках между множественными сущностями чисел в обществе они живут и сами в себе, жизнью, в которую мы настолько вросли, что она для нас почти невидима. Точно так же, как глаз не видит собственной сетчатки. Порой у нас возникает догадка о существовании мира чисел, но по большей части мы отмахиваемся от него как от вещи бесполезной.

Самой мне не довелось работать с числами в сфере науки, да и в качестве общественного существа я как-то не замечаю особой власти над миром, которую мне дали бы ежедневные сметы хозяйственных расходов. И уж тем более к тем областям практического и полезного, где и проживает порождаемая нашей культурой магия чисел, доступа у меня нет. Магия чисел как таковая кажется поверхностной – попыткой оправдать задним числом тот неопределимый страх, с которым нам жить, и потому, дабы чувствовать хоть какую-то защищённость, нам приходится вбивать себе в голову, что мы можем сделать его определимым, навесив на него определённый ярлык, как, скажем, число 13 или подобное несчастливое число.

Есть, очевидно, что-то в простых числах, объявляем ли мы их несчастливыми или счастливыми, что притягивает нас, и в этих особых, необъяснимо независимых числах мы усматриваем образ случайности неудачи и удачи, тождественной той, с которой мы сталкиваемся в нашей жизни в качестве недоумевающих индивидов на просторах Вселенной, у которой, кажется, нет ни малейшего разлада с собственными правилами.

Всем нам доводилось играться мыслью о несчастливых и счастливых числах. Подобное счастливое число есть и у меня, во всяком случае было в более романтических обстоятельствах, – а именно 11, во-первых, оно простое, во-вторых, первое простое, большее десяти, и в-третьих – что, безусловно, главное – образ: две равноправные единицы, которые с двойной силой продолжают указывать на изначальное единство и которые затем, когда мы соединяем их, притом вовсе не в качестве чистых абстракций, например, кролик плюс крольчиха, оба остаются самими собой и преобразуются, оставаясь пребывать самими собой, не как 1+1=2, а в нечто совершенное иное, нечто третье, например в крольчонка, который, в свою очередь, есть промежуточный результат непрерывного процесса. Этот взгляд на последовательность чисел как на процесс, а не просто механически выстроенный ряд для меня всегда был привлекателен как представление о мире образов, метафора невидимого мира, который бы не только отвечал отношению между языком и ежедневно поминаемым всуе видимым миром, но прежде всего проводил бы параллель между ними и структурировал их отношение.

Этим я хочу сказать, что и речь и число – это языки образов, переплетённые друг с другом и зависимые друг от друга, раз уж феномены не могут выступать без общей лежащей в их основе структуры, тогда как структуру можно распознать и вне феноменов. Тут мы, конечно, подходим вплотную к поэзии.

Когда-то я написала сборник стихов «alphabet» как одно длинное, последовательно развивающееся стихотворение, ставшее по-своему процессом, который может пролить свет на связь между числами, поэзией и языком.

Как у многих, у меня случился профессиональный кризис. Почему я работаю со стихами? Зачем вообще работать? Атомное оружие и прочие более и менее надвигающиеся напасти были в центре полемики. Можно сказать: они всегда в центре полемики – дело не в этом. Просто порой становишься чувствительней к этой полемике – и это же относится и обществу, как, впрочем, и в иные времена нам нужно, чтобы всё это быльём поросло хотя бы для поддержки активной воли к выживанию. Так же, как индивид в добром здравии – не может же он думать о смерти днями напролёт.

Но тогда я, повторюсь, пребывала в критическом состоянии, и любая