к цели длинными окольными путями. Создавать образы с более символическим отношением к природе, которую нам, безусловно, можно и обуздать, но не до такой степени, чтобы стать рабами собственного обуздания природы.

Триумф бренности

Что могло бы стать для нас важным? Не проводить резкой грани между природой и человеческой культурой, а попытаться взглянуть на наше развитие как на часть эволюции природы. Приведу ещё одну цитату из «Расписанной комнаты»: отношение Мантеньи к тому, чтобы устроиться в этом мире и выстроить дом, описывает хорошо осведомлённый секретарь двора, которого оно вначале озадачило, а затем вызвало восхищение.

По всей вероятности, дом никогда не будет достроен.

План состоял в том, чтобы над садом-атриумом возвести купол, но эту мысль Андреа в конечном итоге отверг и поручил вырубить мраморный бассейн для сбора дождевой воды и снега.

Из пятнадцати комнат лишь у двух были закончены стены и двери. В одной из них жила экономка. Другая была почти пуста. В остальной части дома было лишь примерно намечено, где следует представить себе границы отдельных помещений: где-то на их месте было уложено несколько рядов кирпичей, где-то возвышалась пара колонн, по большей же части их можно было угадать по беспорядочным нагромождениям скульптур, раритетов и растений.

Растения чувствуют себя в помещениях даже лучше, чем снаружи. Летом они беспрепятственно пробиваются через внешнюю стену со стороны сада, ища тени и прохлады в побеленных комнатах.

Тем не менее Андреа неустанно работает над этим шедевром архитектуры и тратит всё, чем владеет и что имеет, на мрамор, на образцы красок, на глазурь и дровяные печи, на металлические сплавы и чеканку, и на прилежных, твёрдо стоящих на земле работников. Его настойчивость обходится ему дорого.

Я вовсе не говорю, будто надеюсь на то, что дом никогда не будет достроен. Я этого не говорю, но в глубине души надеюсь именно на это. Меня влечёт этот завуалированный переход между искусством и природой, и когда я вижу, как молодым студентам, приезжающим сюда для изучения черчения и видимых пропорций (перспективы), лучше удаётся срисовать ветвь с листьями, обвившую подножие колонны, чем саму эту колонну, когда они берутся воспроизводить её, – меня пробирает внутренняя дрожь. И если я вижу, как они путают цветы и плоды с различными цветными камнями, я не могу унять эту дрожь. Тогда я начинаю понимать, сколь мощен физический мир, когда он раскрывается через аристократичное сознание художника.

Это можно понять так, как будто мечта выливается в то, чтобы изначально строить руины. Мечта о том, чтобы обустроить рай, который нельзя потерять, поскольку потерян он изначально. Чтобы в какой угодно диаспоре уже видеть принадлежность к раю. Как будто можно задержать необратимое время, проводя жизнь в окружении образов триумфа бренности.

Пространство сравнения

Эту жизнь мы проводим в пространстве сравнения. Здесь нет ничего, что указывало бы исключительно на себя. Здесь всё постоянно пытается отослать к чему-то другому и т. д. Яблоко зелёное, говорим мы, но не было бы совершенно никакой необходимости называть его зелёным, если бы зелёным во всём мире было только яблоко. Яблоко зелёное лишь потому, что в пространстве сравнения можно найти столько зелёного, что мы вынуждены придумать слово «зелёное», чтобы можно было ориентироваться, то есть сравнивать.

Точно так же яблоко круглое, как всё остальное круглое в мире: Луна, Земля, Солнце, – но даже Солнце, которое направляет и распределяет все процессы в пространстве сравнения, не имеет монополии на свою круглую форму – оно тоже круглое лишь потому, что есть много другого круглого: яблоко, зрачок, медуза и т. д.

Поэтому в пространстве сравнения есть лишь окольные пути. Непрестанные движения от зелёного к зелёному, от круглого к круглому и т. д., которые никогда не исчерпают круглое или зелёное.

И всё же мы, люди, так устроены, что тратим жизнь на то, чтобы приостановить эти движения в пространстве сравнения, чтобы получше рассмотреть эти беспокоящие нас окольные пути. Лучше всего это удаётся даже не тем, кто ближе всех подходит к истине, а напротив, тем, кому в свете этой самой истины, к которой, как им кажется, они подбираются поближе, удаётся собрать столько всего, что истине уже не ускользнуть. Но, в сущности, это означает лишь, что жизнь в пространстве сравнения стала богаче.

В наши дни частенько слышишь о конце истории. Но возможно, она только-только вступает в пространство сравнения. Возможно, нам удастся свернуть нашу историю, как рулон, чтобы увидеть, нет ли в лабиринте её ходов повторов, указывающих на то, что и история разыгрывается в пространстве сравнения. Если дело обстоит именно так, то следует ли переписывать историю? – нет, ведь это переписывание стало бы перманентным, указывая тем самым на то, что истории никогда не завершиться, поскольку раз и навсегда она была заключена в пространство сравнения.

Расмус Раск в раю

«Всеми нашими свершениями обязаны мы Отечеству». Хоть это высказывание и подобает герою, не приходится ожидать, что, сказав так, ты немедленно станешь героем, – так, впрочем, никогда никем не становятся, не говоря уже о том, чтобы стать героем, просто что-то сказав. Героем ты станешь лишь тогда, когда сделаешь свой выбор и спасёшь свою жизнь, потеряв её. Отдав её в какую-то беспредельность, разбрасываясь ею, будто никогда не умрёшь; именно потому, что ты смертен. Будучи обязанным «всеми своими свершениями».

Эта фраза выбита на памятнике, воздвигнутом в честь Расмуса Раска в Брэннекилле на острове Фюн, где он родился.

И это не фраза, сочинённая поклоняющимися героям потомками. Напротив, эта фраза относится к вполне конкретной ситуации, реплика, произнесённая Расмусом Раском, когда ему, после первого, но уже международного признания его в качестве лингвиста, предложили постоянную должность в Эдинбургском университете, но он предпочёл Копенгаген.

Копенгаген, который, в свою очередь, предпочёл не предлагать ему постоянной должности. Во всяком случае, такой, которая могла бы стать фундаментом того, что он мог бы счесть делом свой жизни.

А ведь не исключено, что героем можно стать, даже имея постоянную должность. Но может вполне оказаться, что общество не может себе такого позволить, хотя бы в силу отношений, которые, как правило, диктуют, что деньги нельзя давать на то, что не даст немедленной денежной отдачи. Всё просто, и было так всегда, что же до слова «герой», то, несомненно, страстный исследователь языка Расмус Раск не мог не знать, что герой во всех европейских языках – это «отважный человек» (при постоянной должности или без оной), но слово