когда настанет то время, какое там описано. Вот и посудите: кто теперь читает Апокалипсис? Почти исключительно в монастырях да в Духовных Академиях и семинариях, по необходимости, ибо студентам нужно писать сочинения и сдавать экзамены. А так, в миру, редко кто читает. А отсюда и ясно, что тот, кто будет читать Апокалипсис перед концом мира, будет поистине блажен, ибо будет понимать то, что совершается; а понимая, будет и готовить себя. Читая, он будет видеть в событиях, описанных в Апокалипсисе, те или другие современные ему события”»447.

Вот несколько записей слов отца Варсонофия о Иисусовой молитве (из дневника послушника Николая). «Первым вашим делом, как только просыпаетесь, пусть будет крестное знаменье, а первыми словами — слова молитвы Иисусовой». «Путь молитвы Иисусовой есть путь кратчайший, самый удобный. Но не ропщи, ибо всякий идущий этим путем испытывает скорби. Раз решился идти этим путем и пошел, то не ропщи, если встретятся трудности, скорби — нужно терпеть». «Постоянно имейте при себе Иисусову молитву: “Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешнаго!” и открывайте помыслы. Все святые отцы говорят, что проходить Иисусову молитву без проверки [себя] никак нельзя. Имя Иисусово разрушает все диавольские приражения, они не могут противиться силе Христовой. Все козни диавольские разлетаются в прах»448.

Начинавший свой монашеский путь в скиту Оптиной пустыни игумен Иннокентий (Павлов) спустя несколько десятилетий вспоминал: «Это был замечательный старец, имевший дар прозорливости, каковую я сам на себе испытал, когда он принимал меня в монастырь и первый раз исповедовал. Я онемел от ужаса, видя перед собой не человека, а Ангела во плоти, который читает мои сокровеннейшие мысли, напоминает факты, которые я забыл, лиц и прочее. Я был одержим неземным страхом. Он меня ободрил и сказал: “Не бойся, это не я, грешный Варсонофий, а Бог мне открыл о тебе. При моей жизни никому не говори о том, что сейчас испытываешь, а после моей смерти можешь говорить”». Далее отец Иннокентий рассказывает, как старец принимал братий: «…не спеша задавая вопросы, выслушивая и давая наставления. При этом он имел совершенно одинаковое отношение как к старшим, так равно и к самым последним…Он знал до тонкости душевное устроение каждого. Бывало, после исповеди или такого откровения помыслов, какая бы скорбь, печаль и уныние ни угнетали душу, все сменялось радостным настроением, и, бывало, летишь от старца как на крыльях от радости и утешения»449.

«Кто надеется на Бога, тот не бывает посрамлен никогда», — говорил старец. Вот еще несколько фрагментов из бесед старца Варсонофия того времени (1908–1909 годов), записанных его духовными чадами: «Видали ли вы искусственные цветы, — спрашивал он, — прекрасной французской работы? Сделаны они так хорошо, что, пожалуй, не уступят по красоте живому растению, но это пока рассматриваем оба цветка невооруженным глазом. Возьмем сильное увеличивающее стекло — и что же увидим тогда? Вместо одного цветка — нагромождение канатов, грубых и некрасивых узлов; вместо другого — пречудное по красоте и изяществу создание. И чем сильнее стекло, тем яснее выступает разница между прекрасным творением рук Божиих и жалким подражанием людским. Чем больше вчитываемся мы в Евангелие, тем более выясняется разница между ним и лучшими произведениями величайших человеческих умов. Как бы ни было прекрасно и глубоко любое знаменитое сочинение, научное или художественное, но всякое из них можно понять до конца: глубоко-то оно глубоко, но в нем есть дно. В Евангелии дна нет. Чем больше всматриваешься в него, тем шире развертывается смысл его, неисчерпаемый ни для какого гениального ума». «И совершенные люди имеют страсти — вполне бесстрастных людей нет; бесстрастие существует в полной мере лишь за гробом. Но у совершенных страсти замерли, так как им не дают ходу. Каждый человек, какую бы высокую жизнь он ни вел, каких бы благодатных даров ни сподобился, должен помнить и никогда не забывать, что и он — человек страстный»450.

Предчувствовал старец Варсонофий грядущие беды, которые Господь попустит пережить России. Вот одно из нескольких таких предчувствий, описанное Николаем Беляевым: «Прочтя вслух про гонения Диоклетиана, батюшка сказал: “Все эти гонения и мучения повторятся, очень может быть… Теперь все это возможно…”. Затем батюшка стал читать про себя, но вскоре отвлек меня от занятия и, указывая на картинку в книге, сказал: “Что это?”. Я прочел: “Развалины Колизея”. — “Да, заметьте, Колизей разрушен, но не уничтожен. Колизей, вы помните, это театр, где язычники любовались на мучения христиан, где лилась рекою кровь христиан-мучеников. Ад тоже разрушен, но не уничтожен, и придет время, когда он даст себя знать. Так и Колизей, быть может, скоро опять загремит, его возобновят, поправят. Попомните это мое слово. Вы доживете до этих времен… <…> Это время не за горами”»451.

Старец Варсонофий имел все те дары, которые имели его предшественники. «Отец Варсонофий был человек высокой богословской начитанности. По внешнему виду он очень напоминал одного из евангелистов. Все его лицо носило на себе отражение великой думы, высокой воли, недюжинного ума, глубокого чувства и безгранично-сильной веры. Но что особенно поражало и приближало к нему, — это его глаза. В них таился какой-то глубокий, проникновенный свет. Стоило только раз попасть под взгляд отца Варсонофия, чтобы почувствовать на себе всю чистоту и боговдохновенность этого человека»452. И, как многих из них, начали посещать его тяжкие недуги. Поначалу не всем это было видно. Только ближайшие к нему люди — келейники, письмоводители — замечали, как он часто прихварывает. С Николаем Беляевым он был откровенен и говорил ему иногда, что чувствует приближение смерти, что смерть как бы и приходила уже к нему, но Господь давал отсрочку. 31 января 1909 года Николай записал слова старца Варсонофия: «Я сегодня ночью думал, что умру. Насилу встал к утрени… Сначала было очень тяжело, но, когда я вошел в церковь — все как рукой сняло, сразу стало легче. К обедне тоже очень трудно было встать, а потом, слава Богу, бодро ходил». 1 марта: «Сегодня я очень плохо почувствовал себя и думаю: надо отдохнуть, лягу. “Брат Никита, — говорю я, — сегодня не будем отпирать женскую половину, в первый раз за три года… А я лягу, до трех часов не будите меня”. Лег, а помысл говорит: а может быть, там пришла какая-нибудь раба Христова со скорбью или другой какой насущной нуждой своей, — как же так? Надо отпереть… Позвал брата Никиту, сказал, чтобы он отпер, а сам встал; вскоре вся слабость