Эпоха буржуазного триумфа началась с поражения революции и окончилась продолжительным застоем. Первый из этих признаков более удобен для того, чтобы обозначить конец или начало какого-либо исторического периода, но история не стремится быть удобной историкам, хотя некоторые из них этого не осознают. Принципы жанра драмы требуют окончить наше повествование каким-нибудь зрелищным событием — провозглашением германского единства, Парижской Коммуной 1871 г. или великим биржевым крахом 1873 г. Но принципы драмы и принципы реальной жизни часто не совпадают. Наша история оканчивается не изображением горного пика или водопада, а более прозаичным пейзажем водяного потока: где-то между 1871 и 1879 гг. Если уж выбирать точную дату, давайте остановимся на одном из годов середины 1870-х, с которым не связано ни одного выдающегося события, скажем, на 1875.

Новая эпоха, наступившая вслед за триумфом либерализма, была уже совсем другой. В экономике это проявилось в быстром отходе от необдуманной конкуренции частных предприятий, невмешательстве правительства и того, что немцы называли Manchesterismus (полная свобода торговли в викторианской Британии) и движением в сторону создания крупных промышленных объединений (картелей, трестов, монополий), правительственного регулирования и различных политических ортодоксов. Эпоха индивидуализма закончилась в 1870 г., — жаловался британский юрист А. В. Дисей, — началась эпоха коллективизма. И хотя большинство из тех фактов, которые он приводит в пользу того, что коллективизм начал завоевывать пространство, мы считаем малозначительными, он в какой-то мере был прав.

Капиталистическая экономика менялась в четырех направлениях. Во-первых, наступала эра новых технологий, уже не зависящих от изобретений и методов первой промышленной революции, эра новых источников энергии (электричество и нефть, турбины и двигатель внутреннего сгорания), новых машин из новых материалов (стали, сплавов, не содержащих железа), новых научных производств — таких, как все более расширяющееся химическое производство. Во-вторых, экономика стала работать на расширение рынка товаров внутреннего потребления. Первой страной, развивавшей этот рынок, стали Соединенные Штаты Америки, причем стимулом послужил не только рост доходов населения, но и демографический взрыв в развитых странах. С 1870 по 1910 население Европы возросло с 290 до 435 миллионов человек, Соединенных Штатов — с 38,5 до 92 миллионов. Другими словами, мир вступил в эпоху массового производства, в том числе и товаров длительного пользования.

Третье, и самое важное, — произошла парадоксальная перестановка сил. Эпоха триумфа либерализма была де факто эрой британской промышленной монополии, охватившей все страны. В пределах этой монополии доход был гарантирован конкуренцией мелких и средних предприятий. Пост либеральная эра породила международную конкуренцию национальной промышленной экономики — британской, немецкой, североамериканской. Конкуренция обострялась трудностями, которые испытывали национальные фирмы и предприятия в годы застоя в деле получения соответствующих доходов. Конкуренция, таким образом, вела к экономической концентрации, рыночному контролю и махинациям. Цитируя блестящего историка, — «Экономический рост превратился одновременно в экономическую борьбу, призванную отделить сильных от слабых, обескуражить одних и придать мужества другим, благоприятствовать новым, голодным нациям ценой старых! Оптимизм по поводу будущего неясного прогресса открывал дорогу неуверенности и чувству агонии в классическом значении этого слова. Все это укрепляло и, в свою очередь, укреплялось обострением политического соперничества, двумя формами конкуренции, которые породила последняя волна земельного голода и погоня за «сферами влияния». Впоследствии они будут названы новым империализмом»{247}.

Мир вступал в эру империализма как в широком смысле слова (т. е. учитывая изменившуюся структуру экономической организации, ставшей «монопольно-капиталистической»), так и в узком смысле — новое вхождение «неразвитых» стран в качестве зависимых элементов в мир экономики, которым правили «развитые» страны. Помимо роста конкуренции рынков и экономического экспорта, которая заставила господствовавшие державы поделить земной шар на формальные и неформальные зоны развития своей деятельности, развитию империализма способствовало отсутствие сырьевых ресурсов в развитых странах по климатическим и географическим причинам. В то же время новые технологические производства не могли обходиться без этого сырья: нефти, каучука, не содержащих железа металлов. К концу века Малайя стала известным поставщиком олова, Россия, Индия и Чили — марганца. Новая Каледония — никеля. Новая экономика, рассчитанная на потребителей, требовала все большего количества продуктов, как тех, которыми располагали развитые страны (зерно и мясо), так и тех, которыми они не располагали (субтропические и тропические фрукты и напитки, заморские растительные масла для производства мыла). «Банановая республика» стала такой же частью мировой капиталистической экономики, как и олово, каучук или какао.

В мировых масштабах разделение на развитые и (теоретически второстепенные) неразвитые районы, хотя и не новое само по себе, приняло узнаваемые сегодня современные формы. Развитие новых форм прогресса и зависимости продолжалось с короткими перерывами до экономического спада 30-х гг. и стало четвертым из основных изменений, произошедших в мировой экономике.

В политическом отношении конец либеральной эры означал именно то, что принято понимать под этим словом. В Британии виги (либералы) — в широком смысле все те, кто не принадлежал к тори (консерваторам) были у власти, не считая коротких перерывов, в течение периода с 1848 по 1874 гг. В последнюю четверть века они вынуждены были находиться у власти не более 8 лет. В Германии и Австрии либералы перестали составлять парламентский оплот правительств этих стран до тех пор, пока правительства нуждались в этом оплоте. Их власть была подорвана не только внедряемой ими идеологией свободной торговли и плохого (иначе говоря — бездеятельного) правительства, но и демократизацией выборных политиков (см. главу VI), разрушивших иллюзию, что их политика представляет волю масс. С одной стороны, застой придавал силу сторонникам протекционизма через заинтересованность промышленным и аграрным сектором экономики. Тенденция к освобождению торговли была изменена в России и Австрии в 1874–1875 гг. в Испании — в 1877 г., в Германии — в 1879 г. и затем практически везде, за исключением Британии. Но даже здесь свободная торговля находилась под давлением с 1880-х годов. С другой стороны, требования низов защитить «маленького человека» от «капиталистов», обеспечить социальную безопасность, принять меры против безработицы и повысить минимум заработной платы звучали все громче и становились все более политически эффективными. «Лучшие классы», была ли эта старинная знать или новые буржуа, уже не могли больше говорить за «низшие классы» или, что еще важнее, рассчитывать на их безвозмездную помощь.

Развивалось новое, могущественное и вмешивающееся во все дела государство, а вместе с ним и различные формы политической деятельности. Сбывались мрачные предсказания антидемократических мыслителей. «Современная версия прав человека, — как считал историк Якоб Буркхардт в 1870 г., — включает право на труд и существование. Ибо люди больше не хотят предоставлять обществу решение жизненно важных для них проблем. Они хотят невозможного и воображают, что в состоянии заставить государство удовлетворить их желания»