– Не трогайте меня. Тиган…

– А ну-ка, грузите его!

Меня поднимают за руки. Стараюсь смотреть на Елену до конца, но не могу справиться с пятью копами. В коридоре замечаю «бейсболиста», лежащего на полу с окровавленным лицом.

Слышу обрывки фраз, а внизу моя львица кричит. Повсюду копы, гудки, фонари, высокие окна. Когда они вытаскивают меня из раздевалки, слышу:

– Мы услышали крик… Он пытался изнасиловать ее. Мы хотели помочь девушке, но он нас всех…

ЧТО ОН НЕСЕТ?

Если бы я мог кричать, я бы это сделал, но ничего не выходит. Этот чертов ублюдок лжет!

Изо всех сил пытаюсь дотянуться до него и кричу от ярости, но полицейские быстро справляются со мной. Только миновав двери, которые раньше были закрыты, я наткнулся на взгляд Софи, разговаривающей с двумя полицейскими. Эта сука плачет? Сейчас заплачет еще сильнее!

К счастью, полицейские, которые меня держат, немного ослабили хватку, и мне удается застать их врасплох. В два прыжка добегаю до Софи и с силой толкаю ее плечом. Через секунду она оказывается на полу. У меня свободны только ноги, но этого достаточно. Как раз успеваю нанести удар, и звук хруста, за которым следует вой, доставляет мне удовольствие. Сука!

Плюю ей в лицо, и меня бьют копы. Это того стоило, Софи никогда меня не забудет.

Я снова на земле, под прицелом нескольких пушек. Прохлада асфальта приводит меня в чувство. Болит все: живот, лицо, спина, ребра и руки. Особенно руки.

– Пакуем его, он задиристый. Вызовите еще одну скорую для девушки, у нее течет кровь.

Слышу, как Софи кричит от боли: сломанный нос – это нехорошо, но лучше, чем когда тебя насилуют на глазах у твоего парня…

Очень скоро я оказываюсь в полицейской тачке, зажатый между двумя вооруженными копами. Машина заводится.

– Перестань брыкаться, татуированный. Знаешь, что делают с насильниками в тюрьме? Ух, повеселишься, – говорит офицер рядом со мной.

Плюю на него. Я ничего не мог сделать… Он хватается за мой подбородок рукой и сжимает изо всех сил. Кричу от боли.

– Меня тебе не уложить, как тех четверых. Не усугубляй свое положение, малой!

Изо всех сил верчу головой, дабы он ослабил хватку, и опускаю голову, чтобы выплюнуть кровь, что течет во рту.

Боль нестерпимая, мне ничего не помогает. По-моему, у меня как минимум одно ребро сломано. Проезжаем мимо машины скорой помощи, сирены завывают, а световые сигналы ослепляют.

Едва поднимаю голову. Становится слишком шумно.

На сердце снова тяжело, оно душит меня. Слезы льются, и я не могу отдышаться. Елена совсем одна, с ними…

Качаю головой, и она кружится. Закрываю глаза. Кажется, что падаю.

Больше не в силах держаться.

– Эй! Проснись! Эй!

Я чувствую, что мое тело никак не реагирует. Боль в животе тянет меня неконтролируемым удушьем, меня тошнит.

– Черт побери, его рвет кровью! Эй! Малой, проснись! Открой глаза!

– Едем в отделение неотложной помощи.

Прости, Елена… Прости, мама. На этот раз я точно сяду в тюрьму. Но я поступил правильно…

* * *

– Мадам, вы не можете претендовать на усыновление. Ваша ситуация не позволяет, вы понимаете?

– Я же работаю! Не вижу, в чем проблема. И он живет у меня с тех пор, как вышел из больницы три месяца назад! – возмущается Натали.

Мы в кабинете какой-то толстой дамы. Моя мама очень хочет меня усыновить.

Я тоже хочу. Я останусь с ней, вот так. Она сказала, что после этого меня будут звать Тиган Солис. Мне больше нравится, чем Доу. Бенито смеется надо мной, потому что у меня нет настоящей фамилии, но когда нет семьи, нет и фамилии.

– Ваша работа – еще не все, миссис Солис. Один человек не может претендовать на усыновление. Вы должны быть замужем не менее четырех лет. Таков закон, я ничего не могу для вас сделать.

Натали вздыхает. Не люблю, когда она злится. Она никогда не сердилась на меня, но мне не нравится видеть ее грустной.

– А если Тиган напрямую попросит?

– Его выбор будет иметь значение только в тринадцать лет. Вы должны ждать еще два года. Тиган, если спустя эти годы ты все еще захочешь жить с мадам Солис, скажи мне, ладно?

Смотрю на нее, и мои глаза горят. Больше не в силах ничего сказать. Слова не хотят выходить, и это меня бесит.

– Тогда напишешь, не волнуйся, Тиг. Тебе не придется говорить, – говорит мне мама.

Прячусь за ней.

– За ним все еще наблюдают? – спрашивает дама.

– Да, он посещает психиатра четыре раза в неделю, но никаких улучшений. Он говорит только со мной и не вспоминает…

Слезаю со стула, мне совсем не хочется, чтобы на меня смотрели другие.

– Тиг, хочешь побыть рядом? – интересуется Натали.

Киваю головой и подхожу.

– Он с вами разговаривает или общается просто жестами? – спрашивает дама.

Тут есть карандаши и бумага, круто.

– Он говорит со мной наедине, но как только появляется кто-нибудь, то молчит. Поэтому он и должен остаться у меня, понимаете? Вы знаете его досье, травма так сильна, что он заперся внутри. Мальчик чуть не стал немым, не говоря уже об амнезии. Он не может сразу отправиться в новую семью, а должен остаться со мной. Даже психиатр так считает.

– Хорошо… Очень хорошо. Мы подождем еще три месяца, чтобы узнать, есть ли какие-либо изменения в ситуации с Тиганом. Но если нет…

* * *

Бип… бип… бип… бип… бип…

Где я, черт возьми?

Бип… бип… бип… бип… бип…

Что это за свет?

– Сэр? Вы меня слышите?

Да.

Бип… бип… бип… бип… бип…

Кто это? Почему я не могу двигаться?

Бип… бип… бип… бип… бип…

– Вы в больнице, сэр, откройте глаза.

Делаю усилие, и они открываются, а затем снова закрываются. С трудом открываю их вновь. Кто она такая?

– Вы в отделении неотложной помощи, сэр, у вас внутреннее кровотечение, и мы должны вас прооперировать. Вы можете назвать мне ваше имя?

Моргаю, чтобы прогнать навернувшиеся слезы. В конце концов, закрываю глаза. Здесь слишком много света здесь. А Елена где?

– Сэр? Сэр! Мы теряем его.