Смерть дочери стала для Фрейда сильным ударом, и его тяжелые переживания по этому поводу, по мнению Ферриса и ряда других биографов, в итоге определили конечный настрой очерка «По ту сторону принципа удовольствия», который в определенном смысле можно назвать настоящей одой смерти[247].

Очерк «По ту сторону принципа удовольствия» в сознании современного человека ассоциируется прежде всего с символической парой Эрос и Танатос. Именно в этом очерке впервые прозвучала мысль о «великой противоположности между первичными позывами жизни и первичными позывами смерти». Именно в нем Фрейд впервые открыто связал между собой Эрос и Танатос[248], и можно сколько угодно спорить о правомочности этой связи, но бессмысленно отрицать, что эта пара, само это словосочетание давно уже стало неотъемлемой частью массового сознания, оказав влияние на развитие психологии, философии, литературы и искусства.

Вместе с тем значение этой работы Фрейда гораздо шире подобного обывательского взгляда, а кроме того, стоит перечитать ее, чтобы понять, какими причудливыми путями двигалась порой мысль Зигмунда Фрейда.

В сущности, именно в этой работе больше, чем в какой-либо другой, чувствуется, что Фрейд был не просто знаком с каббалой, но и находился под сильным влиянием ее идей, пытаясь дать им — в силу своего мировоззрения — не религиозную, а атеистическую, материалистическую интерпретацию. Чтобы понять это, достаточно сравнить первую фразу очерка («В психоаналитической теории мы без сомнения принимаем положение, что ход психических процессов автоматически регулируется принципом наслаждения, т. е. мы считаем, что этот процесс каждый раз возбуждается связанным с неудовольствием напряжением и затем принимает такое направление, что его конечный результат совпадает с уменьшением этого напряжения — с избежанием неудовольствия или порождением удовольствия»[249]) с «Предисловием к книге „Зоар“» одного из выдающихся каббалистов XX века Бааль Сулама — раввина Иегуды Ашлага («Как сказано мудрецами, сотворил Творец мир, чтобы насладить творения… И вдумайся: если замысел творения был в наслаждении творений, это обязывает сотворить в душах огромное желание получить то, что задумал дать им…»[250]).

Каббалист Михаэль Лайтман, ученик рабби Иегуды Ашлага, комментирует эти слова следующим образом:

«Каббалисты утверждают, что цель творения — привести создания к высшему наслаждению. И потому создал Творец души — желание получать это наслаждение. Причем поскольку хотел насладить их до состояния насыщения, то и создал желание наслаждаться огромным, под стать желанию насладиться. Таким образом, душа — это желание наслаждаться. И согласно этому желанию она получает наслаждение от Создателя, причем количество получаемого наслаждения можно измерить величиной желания»[251].

Сходство идеи, как видим, налицо. Забегая вперед скажем, что и основная идея очерка «По ту сторону принципа удовольствия» — о неразрывной связи «первичного позыва жизни» и «первичного позыва смерти» — отчетливо перекликается со знаменитой фразой «Песни песней» «Сильна, как Смерть, Любовь»[252] (8:6), а то, что Фрейд был знаком с этим произведением, сомнений не вызывает. Более того: стоит вспомнить, что авторство «Песни песней» традиция приписывает царю Соломону (Шломо), а «Шломо» — это второе имя, данное при рождении Зигмунду Фрейду. В еврейской традиции царь Соломон считается символом мудрости, одним из умнейших из всех живших на земле людей, которому дано было проникнуть в высшие тайны мироздания и читать в сердцах людей. Не исключено, что в глубине души Фрейд вслед за отцом если не приравнивал себя к легендарному царю, то, безусловно, усматривал между ним и собой некоторое сходство.

В первой главе очерка Фрейд подчеркивает, что принцип наслаждения является определяющим в формировании первичных сексуальных позывов, но так как внешние условия мешают его реализации и даже делают его порой опасным для организма, то «под влиянием инстинкта самосохранения „Я“ этот принцип сменяется принципом реальности, который, не отказываясь от конечного получения наслаждения, всё же требует и проводит отсрочку удовлетворения, отказ от многих возможностей последнего…» [253].

Затем Фрейд переходит к тому, что стало непосредственным поводом для написания очерка, — к пониманию природы «травматических неврозов» у вернувшихся с полей войны мужчин. При этом подчеркивается, что причиной такой травмы был не сам страх как таковой (напротив, страх, заключающийся в ожидании опасности, помогает человеку подготовиться к ней), а «испуг», то есть реакция человека на опасность, к встрече с которой он был не готов.

Фрейд не открывает ничего нового, когда говорит о том, что в состоянии бодрствования страдающие травматическим неврозом отнюдь не любят вспоминать о событии, которое его вызвало, но вот их сновидения полны кошмаров — «они возвращают больного к ситуации, при которой произошел несчастный случай, и он просыпается с новым испугом» [254]. Это поведение невротиков однозначно доказывает, что полученная ими травма «сидит» не в сознании, а в бессознательном, одним из проявлений которого и являются сновидения.

Однако, согласно теории самого Фрейда, любое сновидение является «исполнением желаний». Но тогда, справедливо замечает Фрейд, такому больному должны были бы являться «картины его здорового прошлого и желанного выздоровления»[255]. Значит ли тот факт, что вместо этого «травматическим невротикам» снятся кошмары, возвращающие их в обстоятельства получения травмы, что фрейдистская теория сновидений не состоятельна?

Фрейд, разумеется, не спешит с ответом на этот вопрос, а предлагает свои наблюдения за полуторагодовалым ребенком (вероятнее всего, собственным внуком от Софии), который то и дело забрасывал под кровать игрушки, а затем полюбил играть с привязанной за веревочку катушкой. Эта катушка то исчезала из поля его зрения, когда он опускал ее за кровать, то появлялась вновь, причем эта игра явно доставляла ему наслаждение.