Сюда его привела некая тяга. Теперь она сменилась чем-то более сильным. Инстинктом, манией – кто знает. Он не задавался вопросами. В голове не осталось места для размышлений. Она пульсировала от ужаса и рева, и лишь одно звучало громче – потребность дойди до якоря.

Сияние голубой поверхности манило его. Лазло бездумно пошел вперед. Сердца подскакивали к горлу. Широкий проспект быстро превращался в зазубренную воронку со вскипающей черной водой. Руза поймал его за руку. Он кричал. Лазло не слышал его сквозь шум разрушений, но слова было легко прочитать по губам.

«Вернись!» и «Ты что, умереть хочешь?!»

Лазло не хотел умирать. Это нежелание еще никогда не было таким сильным. Все равно что услышать прекрасную песню и понять суть не только искусства, но и жизни. Оно потрошило, стимулировало, вырывало его сердца и возвращало их увеличенными. Лазло отчаянно не хотел умирать, и еще больше хотел жить.

Все остальные убегали, даже Эрил-Фейн – словно, отойдя чуть дальше, они окажутся в безопасности. Когда цитадель упадет, в городе нигде не будет безопасно. Лазло не мог просто отступить и наблюдать, как это происходит. Нужно что-то делать! Все в нем требовало действий, и инстинкт или мания указывали, каких конкретно:

Идти к якорю.

Лазло вырвался из хватки Рузы, повернулся к якорю и все же замешкался. «Мой мальчик, – услышал он в голове ласковый голос старого мастера Гирроккина. – Чем ты можешь помочь?» И злобный голос магистра Элемира: «Вряд ли ему нужны библиотекари, мальчик». И, как обычно – Тиона Ниро: «Что ж, просвети меня, Стрэндж. И в какой же версии Вселенной ты мог бы помочь мне?»

В какой версии Вселенной?

Мечтательной версии, в которой он может все, даже летать. Даже видоизменять мезартиум. Даже держать Сарай в своих объятиях.

Лазло сделал глубокий вдох. Он скорее умрет, пытаясь удержать мир на своих плечах, чем убежит. Всегда лучше бежать к чему-то. Так он и сделал. Все остальные слушались доводов рассудка и приказов, прячась в любом хлипком убежище, которое могли найти, прежде чем наступит катаклизм. Но не Лазло Стрэндж.

Он притворился, будто все это сон. Так было легче. Опустил голову и побежал.

По смертоносному ландшафту разрушающейся улицы, огибая бурлящую пену рвущейся наружу Узумарк, по обломкам брусчатки и дымящимся руинам – к блестящему голубому металлу, взывающему к его духу.

Эрил-Фейн увидел его и проорал: «Стрэндж!» Перевел взгляд с якоря на цитадель, и его ужас углубился, добавляя новый слой скорби и обреченности: дочь, которая была жива все эти годы, сейчас умрет. Богоубийца замедлился, и воины вторили ему, наблюдая, как Лазло бежит к якорю. Разумеется, это безумие, но было в нем что-то прекрасное. В эту секунду – если не раньше – все поняли, как им полюбился этот чужак. И пусть они знали, что смерть придет за всеми, никто из них не хотел смотреть, как Лазло умирает первым. Он взобрался по бугрящемуся щебню, оступился и упал, потом встал на четвереньки и пополз вперед, пока не достиг ее – стены из металла, казавшейся непреодолимой, а теперь сжимающейся, пока почва затягивала ее вниз.

И хотя она частично утонула, Лазло все равно выглядел крошечным на ее фоне. Его следующие действия были абсурдными. Он уперся в стену руками и надавил, словно его сил может хватить, чтобы поднять ее.

В такой позе рисовали богов. В храме Такры серафимы поддерживали небеса. Его попытки могли бы показаться нелепыми, но никто не смеялся и не отворачивался.

Так все дружно и увидели то, что случилось дальше. Словно разделили между собой общую галлюцинацию. Только Тион Ниро понимал, что перед ним разворачивалось. Он прибежал на улицу, едва переводя дыхание. Юноша вылетел из лаборатории с куском мезартиума в руке, отчаянно желая найти Стрэнджа и сказать ему… сказать ему что?

Что на металле остались его отпечатки и это может что-то значить?

Что ж, говорить не пришлось. Тело Лазло само знало, что делать.

Он отдался на его волю, как ранее на милость махалата. Некий глубокий закуток его разума взял ситуацию под контроль. Его ладони полностью прижались к мезартиуму, пульсируя от ритма сердец. Металл приятно холодил кожу и казался…

…живым.

Несмотря на царившую вокруг суматоху, шум, дрожь и содрогание под ногами, Лазло ощутил изменение. Будто напев – в том смысле, что те же ощущения возникают в губах, когда вы что-то напеваете. Лазло стал необыкновенно чувствительным к своему телу, его контурам и чертам лица, словно кожа ожила от этих едва различимых вибраций. Сильнее всего они чувствовались в месте соприкосновения ладоней с металлом. Что бы в нем ни пробуждалось – оно пробуждало и мезартиум. Такое впечатление, будто он поглощал его – или же наоборот. Лазло сам становился металлом, а металл становился им. Это новое ощущение, и оно больше, чем прикосновение. Сильнее всего оно чувствовалось в руках, но оно распространялось: пульсация крови, духа и… могущества.

Тион Ниро был прав. Похоже, Лазло Стрэндж не просто какой-то крестьянский сирота из Зосмы.

По его телу пронеслась волна ликования, а с ней раскрылось и новое чувство – растущее, растягивающееся, ищущее, находящее и знающее. Лазло обнаружил систему энергий – ту же непостижимую силу, которая поддерживала цитадель в небе, – и прочувствовал ее целиком. Четыре якоря и непосильный вес, который они на себе держали. Когда один из них вышел из строя, вся хитроумная схема порвалась, износилась. Баланс был нарушен, но Лазло знал – так же четко, как если бы медленно падающий серафим был его телом, – как все вернуть на круги своя.

Дело в крыльях. Им просто нужно сложиться. Просто! Крылья, обширный размах которых кидал тень на весь город! А ему всего-то требовалось сложить их, как дамский веерок.

На самом деле это действительно не составляло труда. Через его плоть зазвучал совершенно новый язык, и, к своему изумлению, Лазло его знал. Стоило ему пожелать – и мезартиум повиновался.

В небе над Плачем ангел сложил свои крылья, и сияние луны со звездами, которые на протяжении пятнадцати лет не подпускались и близко к городу, наконец затопило его своим светом. После столь длительной разлуки он казался ярким как солнечный. Его лучи пробились сквозь апокалиптический дым и пыль, а новый центр тяжести цитадели перестроился под три оставшиеся опоры.

Лазло ощущал все происходящее. Напев опустился в его желудок и лопнул, наполнив юношу новым восприятием – абсолютно новым чувством, созвучным с мезартиумом, поскольку Лазло стал его хозяином. Вернуть равновесие цитадели было так же просто, как найти точку опоры на неровной поверхности. Гигантский серафим с легкостью вернулся в ровное положение – как человек, выпрямившийся после поклона.

Все те минуты, потребовавшиеся, чтобы провернуть этот трюк, Лазло полностью сосредотачивался на цитадели. Он понятия не имел, что творилось вокруг. Та глубокая часть него, которая ощущала энергию, следовала за ней по пятам, и в результате изменился не только ангел. Якорь тоже. Все, кто стоял поодаль и наблюдал, увидели, что его неприступная поверхность начала плавиться и стекать вниз – на землю, чтобы запечатать трещины в разломанном оплоте, – и по улицам, чтобы равномерно распределить свой вес на подорванном фундаменте.