Эрил-Фейн тоже посмотрел на Лазло, привыкая к новому цвету кожи его знакомого лица. Время измерялось ударами сердец, но в конце концов воин протянул мощную руку:

– Ты спас город и всех нас, Лазло Стрэндж. Мы перед тобой в большом долгу.

Лазло пожал ему руку:

– Нет никакого долга. Я только об этом и мечтал…

Но тут он умолк, поскольку в эту секунду, в тишине, наступившей после того, как земля успокоилась, а пожар затих, до них наконец дошли крики, а еще через секунду – доставленные испуганным всадником новости.

С неба упала девушка. Голубая.

И мертвая.

* * *

Из Лазло вышел весь воздух, в ушах загудело, радость, мысли и цель покинули юношу. Его восхищение сменилось мрачной противоположностью: даже не отчаянием, а пустотой. Ведь за отчаянием следует смирение, а это невозможно. Была лишь пустота, столько пустоты, что он не мог дышать.

– Где? – выдавил Лазло.

В Ветропаде. В Ветропаде, куда спелые сливы падают с деревьев богов и где всегда царит приторный запах гниения.

С внезапной тошнотворной вспышкой пришло воспоминание о падении. Неужели он видел, как упала она? Нет. Нет! Лазло убеждал себя, что это не могла быть Сарай, он должен в это верить! Он бы узнал, если бы она…

Лазло даже не мог сформулировать это слово. Он бы ощутил ее страх – как перед взрывом, когда его охватили эмоции и вонь серы Дрейва, похожая на предостережение. Они могли исходить только от Сарай через ее мотылька.

Мотылек.

Что-то пронзило пустоту, и этим чем-то был ужас. Где мотыльки Сарай?! Почему они не здесь?! Они были тут, когда он лежал на земле без сознания. «Ты должен проснуться, любовь моя».

Любовь моя.

Любовь моя.

И мотыльки были с ним, когда он поплелся по улице к пожару. Когда они исчезли? Куда?!

И почему?!

Он задавался вопросом, но захлопывал дверь перед любым ответом. Девушка мертва, и она голубая, но это не может быть Сарай! В конце концов, в цитадели жили четыре девушки. Надеяться, что это кто-то другой, мерзко, но Лазло все равно надеялся. Он находился достаточно близко к расплавленным остаткам якоря, чтобы прикоснуться к нему, и юноша тут же начал подпитываться его силой. И тогда Разалас – трансформированный Разалас – поднял свою огромную рогатую голову.

Казалось, будто существо пробудилось от сна, и когда оно пошевелилось – гибко, грациозно, – взмахивая широкими крыльями, во всех воинах встрепенулся пробирающий до костей страх. Они достали мечи, хоть от тех и не было проку, и когда Разалас спрыгнул со своего постамента, все разбежались, кроме Эрил-Фейна, чей ужас почти мог сравниться с ужасом Лазло. Девушка упала. И погибла. Воин тряс головой. Его руки сжались в кулаки. Лазло не смотрел на него. Он не видел никого, кроме Сарай, такой яркой в его разуме – смеющейся, прекрасной и живой, – словно, если представить ее такой, она воплотится в явь.

Лазло запрыгнул на Разаласа. Его воля перетекла в металл. Мускулы напряглись. Существо прыгнуло, и они оказались в воздухе. Лазло летел, но не чувствовал никакой радости, лишь отстраненное понимание, что это – версия Вселенной, о которой он мечтал всего пару минут назад. Поразительно. Он мог преобразовывать мезартиум и летать. Его мечта сбылась, но одна деталь отсутствовала, самая главная: он мечтал обнять Сарай. Раз все остальное воплотилось, то и это должно. Упрямый, отчаянный голос в голове Лазло спорил со всеми, кто мог слушать. Если и существовало некое провидение или космическая сила, какая-то система энергий, даже бог или ангел, ответившие на его мольбы чуть ранее, то они просто обязаны исполнить и это желание!

Что ж… можно сказать, они его исполнили.

Разалас приземлился в Ветропаде. Обычно это был тихий район, но не сегодня. Теперь там воцарился хаос: жители с одичавшими глазами очутились на карнавале кошмаров с лишь одной достопримечательностью. Все бились в истерике. Вот во что вылился ужас от предотвращенного катаклизма, смешавшись с давней ненавистью и беспомощностью. А когда с неба спустилось чудовище, их пыл разгорелся пуще прежнего.

Лазло почти не замечал всего этого. В центре хаоса, в кармашке тишины в охваченном криками гнезде, была девушка. Она выгнулась на садовых воротах, голова откинута, руки безвольно висят. Выглядела она грациозно. Ярко. Ее кожа была голубой, а сорочка… розовой, растрепанные волосы – оранжево-красными, как медь и хурма, как корица и дикий мед.

И кровь.

Той ночью Лазло все же сомкнул Сарай в своих объятиях, и она была настоящей, плотью, кровью и духом, но не смехом. Не дыханием. Они навсегда покинули ее тело.

Муза ночных кошмаров была мертва.

Разумеется, это сон. Все это очередной кошмар. Тошнотворный рывок цитадели, беспомощное скольжение шелка по мезартиуму на гладкой ладони серафима, неистовые и тщетные попытки за что-то схватиться, а затем… падение. Сарай и прежде снились такие сны. С тех пор как люлька перестала действовать, ей снилось бесчисленное количество смертей. Конечно… в те разы она всегда пробуждалась, когда умирала. Нож в сердце, клыки в шею, момент приземления – и она тут же просыпалась, жадно втягивая воздух. Но вот же она: не спящая, не бодрствующая.

Не живая.

Сперва появилось недоверие, затем удивление. Во сне существовало сто тысяч способов, как все исправить, и многие из них прекрасны. Лисьи крылья, летающий ковер, вечное падение к звездам.

Но в реальности существовал только один исход, и в нем нет ничего прекрасного. Он был неожиданным. Таким неожиданным, что почти не вызывал боли.

Почти.

Раскаленная агония. Словно тебя разрывают пополам. А затем ничего.

Окруженная призраками, как всегда, Сарай гадала, какие чувства они испытывали в конце существования и сколько сил было у души, чтобы покинуть тело или остаться. Она представляла, как многие до и после нее, что каким-то образом это лишь вопрос силы воли. Если достаточно крепко держаться за тело и не отпускать, то можно… что ж, можно пожить.

Сарай очень хотела жить.

И все же, когда пришел ее черед, у нее не было ни выбора, ни отчаянных попыток. Вот чего она не предусмотрела: у нее было тело – вот только цепляться за него нечем. Она выскользнула из себя с ощущением опадания – как линялое перо птицы или слива, упавшая с дерева.

Какой это вызвало шок! У нее не было ни веса, ни сущности. Она парила в воздухе, и мечтательная нереальность полета соперничала с ужасной правдой внизу. Ее тело. Она… оно… приземлилось на ворота и изогнулось дугой, волосы растрепались, посыпались имбирные бутоны, напоминавшие маленькие огоньки. Гладкая лазурная шея, остекленевшие глаза, устремленные в никуда. Здесь ее розовая сорочка выглядела непристойно, задравшись до бедер – и даже более непристойно, когда вокруг начала собираться толпа.