руках. Голова прояснилась, гребки стали спокойнее, расчетливее.

Нет, Федор, прогадал ты на этот раз, обмишурился! Думаешь, о подлости твоей никто и не узнает? А дело-то не кончено, оно еще только начинается. Аверкиев будет плыть за тобой до тех пор, пока хоть капелька силы останется у него. И выплывет и про твое черное нутро людям расскажет!..

Сил становилось все меньше и меньше. Обломок карбаса с Федором, распластавшимся на нем, исчез в волнах. Руки тупо ныли в плечах, отяжелевшие ноги тянуло вниз. Волны наваливались упругим тяжелым студнем, подминая под себя.

Ногу свела острая судорога. Окунувшись с головой, Василий увидел темнеющую глубину — спокойную, зовущую…

Стоит только не двигать руками, и все случится само собой. В груди стучало сердце, не хотевшее умирать, удушье подкатило к горлу, вода давила на барабанные перепонки. Лихорадочными взмахами рук Василий вынырнул на поверхность и, широко разинув рот, глотнул сырой морской воздух. Безжалостными щипками прогнал он судорогу, и ноги снова стали послушными.

Ветер начал стихать. Море успокаивалось. Две чайки спустились на волны неподалеку от Василия и глядели на него темными любопытными бусинками.

Слипшиеся волосы налезали на глаза. Каждое движение рук причиняло усталым мышцам мучительную боль, не хватало воздуха, мерз затылок.

Берег был далеко…

Спасение пришло неожиданно. Слева, среди волн, вдруг показался красный пробковый буй со сломанным шестом. Как Василий добрался до буя, он уже почти не помнил. Схватившись за шероховатую пробку, Василий почувствовал опору и затих, вытянув без движения ноги, расслабив оцепеневшее тело.

Порыв ветра разорвал низкие тучи, и проглянуло солнце. Освещенный гористый берег сразу стал ближе. Василий разглядел серые гранитные уступы, желтые полосы песка, синеющий в лощинах ельник, яркую зелень на припеках.

Удерживаясь одной рукой за буй, Василий окостеневшим пальцем разорвал рубашку и обрывками привязался к ноздреватой пробке.

Течение медленно несло его к берегу. Когда он плыл, движение согревало его. Теперь врагом стал холод. От озноба ныли плечи, высунувшиеся из воды. Казалось, на них положили кусок льда. Холод прочно застрял между лопатками, и зубы дробно стучали. Распухшим, тяжелым языком Василий облизывал сохнувшие от соленой воды губы и никак не мог удержать стука зубов.

Потом наступило оцепенение и забытье.

Берег Василий не увидел, а ощутил. Буй остановился, словно зацепившись за какую-то преграду. Василий механически сделал гребок и достал рукой дно.

Перед ним тянулась песчаная коса.

Видно, море напоследок пожалело Василия Аверкиева. Оно не бросило его на острые камни, не швырнуло волной к отвесным скалам, обросшим скользкими водорослями.

Море принесло его, полумертвого от усталости и холода, к низкой песчаной косе и ткнуло головой в берег. «Отпускаю тебя, Василий. Поигрались мы с тобой в «кошки-мышки» — и довольно. Живи… До следующего раза. Так уж и быть…»

Оставляя широкий мокрый след, Василий выбрался на берег. Он торопился уползти подальше от светлых волн, словно боялся, что они снова схватят его и утянут в море.

Незаходящее солнце опустилось к горизонту и снова начало подниматься, косые лучи его положили на воду залива пятнистую, в серебряных блестках, полоску, бросили на берег изломанные тени валунов и осветили неподвижную фигуру человека, лежавшего на куче сухих, ломких водорослей.

Василий помотал головой, протер глаза и зябко поежился. Разбудил его холод, безжалостно вонзивший тысячи иголок в иззябшие плечи, ноги, спину.

«Жив!» — Василий поднял голову и огляделся. Тело тягуче ныло, руки дрожали от усталости. На плече запеклась широкая ссадина.

Придерживаясь за камень, Василий встал и сделал неуверенный шаг, за ним второй, третий… Шатаясь, как пьяный, он дошел до площадки, поросшей жесткой, словно ржавая проволока, травой, и там припал к тонкой струйке воды, бежавшей по скале. Пил он жадно, ощущая, как утихает жажда, опаляющая изнутри.

Медленно восстанавливались силы.

Василий пошел вдоль пологого склона на восток. Где-то в той стороне должен быть лесозавод. Люди, тепло…

Остатки изорванной рубашки чудом держались на плечах и не прикрывали посиневшую, сморщенную кожу, но движение согрело, помогло унять зябкую дрожь.

Спотыкаясь о валуны, хватаясь за стволы деревьев, Василий брел по гористому берегу. Босые ноги были окровавлены, но боли он не ощущал.

Склон стал круче. Серые гранитные утесы, заросшие соснами, вздымались, как ступеньки огромной лестницы. Две ступеньки Василий одолел, а с третьей сорвался. Колени подогнулись сами собой, и Василий осел, прислонившись спиной к щербатому, изъеденному валуну.

Под ним был залив. Светлый, тихий, обманчиво спокойный.

Возле берега что-то темнело на воде. Вглядевшись, Василий узнал знакомый обломок карбаса. Наверное, течение и волны пригнали его сюда. А где же Федька? Потонул, видать. В этом месте круча — на берег не выберешься.

— Туда тебе и дорога! — поиграв желваками на скулах, сказал Василий.

Обломок карбаса напомнил ему, что́ произошло на заливе.

«Потонул, мразь ты этакая!.. Как тебя только море приняло?..»

И словно в подтверждение его сомнений снизу, из-под горы, раздался тонкий, слабый крик. Василий узнал голос Федора. «Жив, гляди-ка ты?..» — удивился он.

— Помогите, братцы!.. — донеслось до Василия.

«Братцы! — усмехнулся он. — Акула — и та тебе в братцы не пойдет, иуда… Ишь, как скулит… Что это с ним приключилось?»

Василий стал медленно спускаться. Зачем он это сделал, трудно объяснить. Жалости к Федору у него не было. Он мог оставить его сейчас в холодных пустых камнях и уйти прочь.

И все-таки он шел на крик о помощи.

Может, ему хотелось заглянуть в крошечные белые глаза Федора, похоронившие его, Василия?..

Заболотнов лежал, неловко подвернув сломанную ниже колена ногу. Задирая бороду, он кривился от боли и кричал, зная, что его никто не услышит здесь, в пустых скалах. Когда от крика надсадно набухали вены на лбу и голос становился глухим, Федор замолкал и, цепляясь за камни сильными руками, подтягивался на полметра вверх по склону. Потом опять начинал кричать.

— Не ной! — вдруг услышал Заболотнов хриплый голос. — Все равно околеешь.

Федор повернул голову и увидел босые ноги, высовывающиеся из разорванных штанин. Ноги свешивались с уступа метрах в трех над его головой.

— Братцы, помогите! — рванулся он и осекся, словно в рот ему засунули кляп.

В глазах мелькнул страх. Дернув бородой, он попятился назад, ушиб о камни сломанную ногу, но не застонал, а тихо выдохнул:

— Васька… ты?..

— Я, Федор… — подтвердил тот. — Ты, подлюка, думал, меня рыбам на корм отправил?.. Промашечку дал. Я теперь за тобой до самой смерти пойду, жабья твоя душа… Я уж не промахну.

Округлившимися глазами Федор неотрывно смотрел на Василия. Вернее, не на Василия, а на его босые ноги, разбитые о камни.