Большой грязный палец на левой ноге тихонько шевелился, и это заставило Федора поверить, что перед ним настоящий, живой Василий Аверкиев, которого он сбил с обломка карбаса там, в море…

Федор силился что-то сказать. Челюсть его отвисла, и растрепанная борода веником елозила по камням. Вместо слов изо рта выходили глухие, непонятные звуки. Обессилев, он уронил голову на камни.

Когда Федор открыл глаза, босых ног уже не было. Цепляясь за камни, Василий лез по склону.

Аверкиев уходил живой и невредимый, а Федор оставался со сломанной ногой здесь, в камнях. Оставался на верную смерть. Одному ему не добраться до жилья, до людей. Так и сгинет здесь, среди пустых каменьев и лишаистых сосен. Хоть разорвись от крика, все равно ни одна душа не услышит. Никто на подмогу не придет. Сволочи! Сами небось сидят в тепле. И дела им нет, что человек погибает рядом.

Федор беспомощно оглянулся по сторонам. Высоко на скале сидел темный кречет. Силуэт его четко вырисовывался на фоне ярко-голубого неба. Кречет терпеливо ждал добычу.

Федор представил себе, как птица выклюет глаза раньше, чем смерть придет к нему. Нахлынувший страх вырвал из горла тупой бычий рев.

Забыв про жгучую боль в ноге, он пополз вслед за Василием, оставляя на камнях кровавую полосу.

— Вася!.. А!.. А!.. Васенька! Не оставляй!..

Василий не оглянулся. Прерывистый хриплый крик нагонял его, назойливо лез в уши. Василий знал, что по одному слову Федор будет целовать его босые ноги, черные от грязи и запекшейся крови.

«За шкуру дрожишь… Так тебе и надо!» — зло думал Василий и уходил все быстрее и быстрее.

Крик позади внезапно оборвался, словно кричавшему зажали рот. Это было так неожиданно, что Василий остановился. Может, опять какую-нибудь пакость Федька придумал?.. А может, горло сорвал. Отдохнет, небось снова заорет.

Василий присел на камень и подождал минут десять. Крика не было. «Ишь ты, подлюка!.. Замолк», — удивился Василий и тихонько стал спускаться.

Выглянув из-за валуна, он увидел, что Федор лежит на крошечной площадке, уткнув лицо в кучу острых камней. Сломанная нога была неестественно вывернута вбок. Темное пятно крови растеклось возле колена. Мясистый затылок стал дряблым и бледным, словно его присыпали мелом.

«Похоже, что сдох», — подумал Василий и вышел из-за камней.

— Чего притих, Федька? — громко спросил он.

Тот не ответил. Василий наклонился над ним и понял, что Федор без сознания.

— Вот так штука… Рыбья вошь тебя забери! — Василий в нерешительности почесал затылок.

Когда Федор полз, кричал, звал Василия, тот знал, как он должен поступить. А теперь…

— Федька! — Василий тронул лежавшего за плечо. Большое тело подалось под руками, словно кисель. — Допрыгался, паразит… Ногу не перевязал. Кровищи налило, как из борова.

Василий отстегнул у Федора широкий ремень и туго обмотал им сломанную ногу. Тот глухо застонал, на секунду раскрыл невидящие глаза и снова закрыл их. Оторвав лоскут от клочьев своей рубахи, Василий закрепил ремень.

— Вот как надо, — сказал он не то сам себе, не то Федору.

Никогда Василий не думал, что сможет взвалить на себя грузного Федора Заболотнова и нести по скалам. Это было неправдоподобным. И, делая каждый шаг, Василий удивлялся, что он не падает, что спина его держит такую тяжесть. Через каждые десять-пятнадцать шагов он тяжело сваливал Федора на землю и падал сам, слушая, как ошалело колотится сердце, глухо стучит в висках и остро колет в боку. Отдышавшись, ругался и опять нес.

Он потерял счет времени и расстоянию. Перед глазами стоял только серый, изгрызенный сыростью и ветрами гранит, мелкий щебень, клочья жесткой травы, раздиравшие ссадины на ногах.

Василий пугался каждой расселины, каждого уступа. Он злился на себя, хотел сбросить тяжесть со спины и не мог этого сделать…

Поскользнувшись на мокром камне, Василий упал лицом в траву.

Федор застонал и открыл глаза.

— Вася… Васенька… озолочу тебя, спаси, — торопливо зашептали губы, а руки ухватились за лохмотья рубашки Василия.

— Замолчи, паразит! — Василий ударил его по руке. — Ползи теперь сам. Хребтину чуть из-за твоей туши не сломал… Ползи, говорю.

— Сейчас, сейчас, — заторопился Федор и, неловко приподнявшись на локтях, пополз по склону горы.

Василий смотрел ему вслед, и в голове его созревало беспощадное решение.

Когда он догнал Федора, тот повернул лицо и, по-собачьи засматривая снизу, тихо попросил:

— Не бросай, Вася… Все тебе отдам, что попросишь. Не бросай.

— Не брошу, — коротко ответил Василий и увидел, что звериной радостью блеснули глаза Федора.

Словно плеснув воду на огонь, он погасил эту радость:

— Не брошу. Я тебя на свет выволоку и нутро твое людям покажу… Расскажу, как ты меня на заливе топил.

— Не поверят тебе… — сипло выдохнул Федор.

— Поверят. — В голосе Василия слышалось такое убеждение, что Федор снова тонко заскулил.

— Ползи, чего глаза таращишь? — Василий зашагал по камням.

Федор послушно пополз вслед. Оставаться было страшнее, чем ползти вперед.

1962

АНДРОН ИЗ МЕРЗЛОЙ ГУБЫ

Поздней осенью Андрон Горелов приехал в Мерзлую губу, где стояла одинокая бревенчатая избушка, осевшая в каменистую землю.

Полвека прожил он в этой избушке, а теперь надо собрать пожитки, забить окно и уехать в поселок.

Не думал Андрон, что на старости придется ему сниматься с обжитого места. Еще в молодые годы, исполняя строгий наказ постнолицего староверского наставника, Андрон укрылся в Мерзлой губе от мирской суеты и поганых табашников. Срубил под гранитной скалой избу из плавника, сколотил сарай для рыбацких припасов, обзавелся карбасом и зажил здесь, одинокий и нелюдимый.

Но жизнь на поверку оказалась глазастой. Высмотрела она ухоронку Андрона и вытащила его из темного угла. Сначала Андрон от света зажмурился, а потом понемногу осмотрелся по сторонам и сообразил, что зря он просидел полвека в Мерзлой губе, как мышь в щели…

Андрон присел на камень и снял шапку. Студеный морской ветер тихо перебирал седые пряди. Лицо у Андрона крупное, будто вытесанное топором из старого бревна. Словно из колодца глядят из глубоких орбит глаза. Холодные и серые, похожие на низкие осенние облака.

Мохнатые тучи ползут и ползут с моря, цепляясь за верхушки гор. В каменных распадках белеют рваные клочья тумана. На торфяном болоте поникла жухлая, с льдинками у корней осока. Полярные березки роняют на мокрые валуны последние листья, желтые и зазубренные, как копеечные монетки.

Тяжелая, чугунная вода застыла в заливе. И только ручей, пробегающий в десятке метров от избушки, сердито урчит, яростно наскакивает на валуны и плюется пеной. В небе плавают на упругих крыльях белые