Во время похорон Сильвия пребывала в том же оцепенелом состоянии, в каком воспринимала все известия и события в последние дни.

Но в какой-то момент, когда все встали вокруг могилы, она подняла глаза и заметила Кестера – в выходном костюме, с новой траурной лентой на шляпе; он горько плакал – так, словно его сердце вот-вот разорвется над гробом его доброй, хорошей госпожи.

Неожиданная встреча со старым работником, столь искренне переживавшим кончину ее матери, вывела Сильвию из ступора. Из ее глаз брызнули слезы, и она зашлась рыданиями, которые с каждой секундой становились все более безудержными и истошными. Эстер уже опасалась, что Сильвия не сможет продержаться до конца похорон, но та взяла себя в руки и дотерпела, а затем, сделав над собой усилие, направилась туда, где стоял Кестер.

– Приходи ко мне, – вот и все что она сумела произнести, потому что слезы все еще душили ее.

Кестер, не в силах вымолвить ни слова, только кивнул в ответ.

Кестер явился вечером того же дня. Он робко постучал в дверь, что вела на кухню. Ему открыла Фиби. Он попросил позвать Сильвию.

– Не знаю, захочет ли она принять тебя, – отвечала Фиби. – Ее теперь не понять: то одно у нее на уме, то другое.

– Она сама просила, чтобы я пришел, – объяснил Кестер. – Сегодня утром, на похоронах миссус.

Фиби пошла доложить Сильвии о приходе Кестера и, вернувшись, предложила ему пройти в гостиную. В то же мгновение, как он ушел, она услышала, что он возвратился и плотно закрыл обе двери, что отделяли кухню от жилой комнаты.

Сильвия ждала Кестера в гостиной. На руках у нее была малышка, которую она крепко прижимала к груди. В последнее время она редко выпускала дочку из рук, значительно облегчая работу Нэнси, к огромному негодованию Фиби.

Сильвия осунулась, исхудала, побледнела. На лице ее только красивые глаза сохраняли юное, почти детское выражение. Вся дрожа, она подошла к Кестеру, пожала его мозолистую руку.

– Не говори о ней, – быстро предупредила она. – Мне это невыносимо. Господь пожалел ее, только… о…

Она расплакалась, но потом, приободрившись, проглотила слезы и все так же торопливо продолжала:

– Кестер, Чарли Кинрэйд не погиб, знаешь, да? Он жив и был здесь во вторник… или в понедельник? Точно не помню. Но он был здесь!

– Мне известно, что он жив. Все только об этом и говорят. Но я не знал, что ты виделась с ним. Я утешал себя мыслью, что ты с мамой сидела, пока он был в городе.

– Так он уехал? – спросила Сильвия.

– Уехал, уж несколько дней как. Говорят, он всего на одну ночь здесь задержался. Я еще подумал (не бойся, я о том ни единой душе не сказал): он узнал, что наша Сильвия замуж вышла, намотал это себе на ус и был таков.

– Кестер! – Сильвия подалась вперед и зашептала: – Я виделась с ним. Он был здесь. И Филипп его видел. Филипп все время знал, что он жив!

Кестер резко поднялся:

– Черт возьми, он за все ответит.

На бледных щеках Сильвии проступили красные пятна. С минуту они оба молчали.

Затем она все так же шепотом продолжала:

– Кестер, мне так страшно, даже сказать боюсь. Могли они встретиться, как ты думаешь? Мне от одной этой мысли плохо становится. Я высказала Филиппу все, что о нем думаю, и поклялась, что не буду ему женой, но даже страшно подумать, что он мог пострадать от рук Кинрэйда. Однако он ушел в то утро, и больше от него ни слуху ни духу. А Кинрэйд сильно зол на него, впрочем, как и я, но…

Она побелела, отдаваясь на волю воображения.

– Это легко проверить, – сказал Кестер. – Когда, говоришь, Филипп ушел из дома?

– Во вторник. В тот день, когда она умерла. Я видела, как он заходил к ней где-то между завтраком и обедом. Могу поклясться, что это было после одиннадцати. Я смотрю на часы. Это было тем утром, когда Кинрэйд приходил сюда.

– Пойду пива выпью в «Королевском гербе» на набережной. Он там останавливался. По-моему, всего на одну ночь, утром быстро собрался и уехал. Но я проверю.

– Да, проверь, – сказала Сильвия. – Только выходи через магазин. Все с меня глаз не сводят, смотрят, как я справляюсь; и я даже не смею выплеснуть огонь своего сердца. В магазине Кулсон, но он – не Фиби, не обратит на тебя внимания.

Кестер вскоре вернулся. За время его отсутствия Сильвия, казалось, ни разу не поменяла положения. Она с жадностью воззрилась на него, но не заговаривала.

– Он уехал с почтовой каретой Роба Мейсона, что повезла письма в Хартлпул. Лейтенант (так его величают в «Королевском гербе»; уж как они гордятся его формой, будто вывеску новую себе на дверь повесили)… так вот, предполагалось, что лейтенант задержится у них дольше. Но во вторник утром он ушел, вернулся весь взъерошенный, расплатился за завтрак, хотя к еде не притронулся, сел в почтовую карету Роба – она каждый день в десять отправляется – и уехал. Корни туда приходили, про него спрашивали и уж так сокрушались, что он их не навестил, – они же вроде как родственники. Никто из них не знал, что он был здесь, насколько я могу судить.

– Спасибо, Кестер, – поблагодарила старика Сильвия, снова обмякнув на стуле, словно теперь, когда тревога ее развеялась, силы, что помогали ей сохранять чопорность и прямо держать спину, покинули ее.

Она надолго умолкла; закрыв глаза, щекой прижималась к головке ребенка.

– Думаю, теперь ясно, что они не встречались, – произнес Кестер. – Тем более непонятно, куда мог запропаститься твой муж. Вы с ним повздорили, и ты высказала ему все, что о нем думаешь, так?

– Да, – подтвердила Сильвия, не шелохнувшись. – Я боюсь, как бы мама – там, куда она вознеслась, – не узнала, что я ему наговорила… – Слезы стали сочиться из ее закрытых глаз, тихо стекая по щекам. – Но ведь это правда – то, что я сказала. Я не могу его простить. Он погубил мою жизнь, а мне еще двадцати одного года не исполнилось. И ведь он знал, как я убивалась, как я несчастна. Одно его слово все могло бы изменить. И Чарли просил его передать мне, что он любит меня и будет верен мне. А Филипп видел, как я страдаю, изо дня в день и скрывал, что тот, кого я оплакиваю, жив, что он с ним послал мне весточку, сказав, что будет хранить мне верность и чтобы я ждала его.

– Эх, жаль, что меня там не было. Я бы его с землей сровнял, – заявил Кестер, возмущенно потрясая тяжелым кулаком.

Сильвия снова умолкла. Бледная, изможденная, так и сидела со смеженными веками. Потом сказала:

– Но он так нежно о маме заботился, и мама его любила. О Кестер! – Открыв свои большие печальные глаза, она выпрямилась на стуле. – Хорошо, что люди умирают, это избавляет их от страданий.

– Ну да! Только есть и такие, которые готовы страдать, лишь бы жить. Думаешь, Филипп еще жив?