— «А ваша рубашка? Он ее снимал?» — прочел Чарли вопрос, а за ним ответ Джиллиан: — «Нет. — Расстегивал ее? — Нет».

— Благодарю вас. — Джордан взял фотографию Джека, лежавшую на столе с вещественными доказательствами. — Вы делали этот снимок мистера Сент-Брайда?

— Да.

— На нем точно воспроизведен его облик во время ареста?

— Да.

— Взгляните на царапину на его щеке. Она одна или их пять?

— Одна.

— Можно ли оставить одну царапину, если провести по лицу всеми пятью пальцами?

Внезапно Чарли вспомнил руки Джиллиан, которые она сложила на коленях, потом еще Амос потянулся, чтобы взять дочь за руку. У нее были длинные ногти, покрытые ярко-красным лаком, таким же, как у его дочери, когда она пришла после посещения Джилли.

— Не уверен, — пробормотал Чарли.

Джордан положил снимок на стол.

— У защиты больше нет вопросов.

В комнате Джиллиан витал запах лаванды, и когда она его вдыхала, то представляла себе, что ее относит вместе с дымом, она растворяется и высвобождается энергия. От порошка корицы на щеке мамы появились веснушки — под свечой лежало потертое фото.

— Взываю к Земле, Воздуху, Огню, Воде, — шептала она. — Взываю к Солнцу, Звездам и Луне.

Она не знала, что происходит в зале суда на другом конце городка, да и сейчас ей было все равно. Она даже не вспоминала об отце, который сидит за Мэттом Гулиганом и, подобно дракону, охраняет добродетель Джилли. Она не думала о Джеке Сент-Брайде. Ноздри щекотал сладкий запах, и всем своим естеством Джиллиан взывала к маме.

Где-то на краю круга она ее увидела — полупрозрачную фигуру, чей смех зазвенел у Джилли в ушах. В это мгновение что-то произошло. Свеча не затрещала, и мама не исчезла, наоборот, она взглянула девочке в глаза и пропела ее имя, как будто колокольчики зазвенели.

— Ты не должна, — сказала ее мама, и пламя свечи вспыхнуло настолько ярко, что ослепило Джиллиан.

Когда Джилли заметила, что загорелся коврик, мама уже исчезла. Она сбила пламя, но фотографию спасти не удалось. Она обуглилась, единственный уцелевший фрагмент — это мамина рука, покореженная и обожженная.

Джиллиан упала на пепел, принялась вдыхать дым и зарыдала. Уже намного позже она увидела, что обожгла руки и каждый ожог навсегда оставит шрам в форме маленького сердечка.

Мэтт Гулиган устал. Он хотел домой, хотел укачивать на руках Молли, пока Сид будет растирать ему ноги. Он хотел до беспамятства напиться, чтобы, когда вновь забрезжит сознание, больше не видеть лица Джиллиан Дункан.

Он практически закончил.

От этой мысли — быстрее, чем от любой другой, — Мэтт вскочил с места. Он достал из пластикового конверта лист бумаги и протянул его Макфи, который еще с момента подачи ходатайств знал, что этим все и закончится.

— Ваша честь, по рассматриваемому делу у обвинения больше нет свидетелей. Тем не менее я хочу представить суду заверенную копию обвинительного заключения от двадцатого августа тысяча девятьсот девяносто восьмого года, где Джек Сент-Брайд признается виновным в сексуальном домогательстве на основании собственного признания вины и приговаривается к восьми месяцам в окружной тюрьме Графтона, штат Нью-Хэмпшир. То есть мистер Сент-Брайд признался, что сексуально домогался пятнадцатилетней потерпевшей.

Присяжные от удивления замерли. Они взглянули на Мэтта, потом на подсудимого и подумали о том, о чем подумал бы любой здравомыслящий человек: если он сделал это один раз, то наверяка сделал и второй.

Мэтт положил обвинительное заключение на стол секретаря и взглянул на Джека Сент-Брайда, надеясь, черт возьми, что этот ублюдок испытывает страх оттого, что его судьба в руках других людей, в руках того, у кого все козыри на руках.

— Ваша честь, — произнес Мэтт, — обвинение закончило допрос свидетелей.

Тем утром за чашечкой специально привезенного с острова Суматра кофе Анна-Лиза Сент-Брайд читала в «Нью-Йорк таймс» статью о женщине, которая родила на дереве. Женщина жила в Мозамбике, когда там случилось наводнение, поэтому и забралась на дерево, когда ее хижину смыло водой. Родился здоровый мальчик. Через день новорожденного с матерью забрал вертолет.

Конечно, по сравнению с ее нынешним положением роды на дереве кажутся кошмаром.

Она ходила по Манхэттену по магазинам в поисках умопомрачительного наряда на Рождество, когда у нее отошли воды. На две недели раньше срока. Врачи скорой помощи сказали, что не могут доставить ее в «Ленокс-Хилл» — в больницу, где она планировала рожать, — потому что на одной улице движение блокировал парад, а движение по Централ-парк перекрыто из-за прорыва водопровода.

— В «Сент-Винсент» я не поеду, — стояла она на своем, когда два члена бригады скорой помощи пытались усадить ее в машину.

— Отлично, дамочка, — сказал один. — Тогда вы родите прямо на улице.

От резкой боли внизу живота ее скрутило пополам, а потом эта боль пронзила каждую клеточку ее тела.

— Вы знаете, кто мой муж? — задыхаясь, спросила она.

Но «скорая помощь» уже мчалась с сиреной по городу.

Через крошечное окошко в ногах Анна-Лиза видела пролетающий мимо город, палитру из серых ангелов и спешащих по улицам пешеходов. Через несколько минут они прибыли в больницу Нью-Йорка, в которую Анна-Лиза сама никогда бы не обратилась.

Подобно искусственным камням, вдоль всего здания лежали и сидели наркоманы и бездомные. Анна-Лиза слышала даже, что некоторые пациенты умирали прямо в коридорах, ожидая, пока их осмотрит врач. Куда «Сент-Винсент» до «Ленокс-Хилл» с его роскошно оборудованными родовыми палатами, где все сделано для того, чтобы пара чувствовала себя как дома.

«Сент-Винсент»? Родиться на дереве намного престижнее, чем в таком месте.

Когда санитары вытащили из машины носилки, она поняла, что придется сражаться всерьез. Но когда колеса каталки коснулись тротуара, она почувствовала, как ее тело пронзила резкая боль. Крошился позвоночник — она ни капли не сомневалась, что чувствует, как ломаются позвонки. Матка, в которой она носила ребенка, сейчас представляла собой один огромный кулак. Словно чугунная баба копра, он бил так сильно и долго, что она скорчилась от боли, не узнавая собственное тело.

«Сейчас я умру», — подумала она.

И смогла произнести только одно:

— Позовите Джозефа.

Приняли перед жалкими пьяницами и женщинами с сопливыми детьми, которые казались украшением на материнских руках, комната за занавеской воняла спиртным и дезинфицирующими средствами, и яркая упаковочная коробка Анны-Лизы казалась здесь совершенно неуместной, как мейсенский фарфор в гостиной среднего американца.