снова советовал товарищам переходить на новые квартиры, но разве это могло предотвратить опасность, если в организацию проник информатор гестапо. Рано или поздно он выдаст всех. Внезапная потеря Вали Прилуцкой на какое-то время парализовала деятельность группы. Не было уверенности в завтрашнем дне, а с такими настроениями успешно работать невозможно. Каждый чувствовал себя так, словно над ним навис топор.

Во время очередной встречи на квартире у Тамары Антоненко Третьяк сказал Крамаренко:

— Мне нужен какой-нибудь документ, чтобы свободно ходить по городу. Справка о работе возчиком скоро станет недействительной — истекает срок. К тому же без лошади какой из меня возчик? Первый попавшийся полицай заметит подделку.

Иван Крамаренко был в группе, как говорили, «начальником паспортного стола». Он не осуществил ни одной активной операции, но это не ставили ему в вину. Обеспечивать подпольщиков документами — не менее важно. Подумав, он ответил:

— Справку будешь иметь. Послезавтра пойдешь на Тарасовскую, — назвал адрес, — трижды постучишь и, кто бы ни открыл дверь, спросишь Лиду. Это связная подпольной группы на книжно-журнальной фабрике. Будь там в двенадцать дня.

— И кем меня устроите?

— Кем хочешь. Например, грузчиком книжно-журнальной фабрики.

— Подходяще.

«Кто эта Лида? Зачем мне новые знакомства? Тем более сейчас, когда начались провалы», — думал по дороге Третьяк. На всякий случай прихватил с собой удостоверение артели «Вiльна Праця» и то, с чем никогда не разлучался, — пистолет. Киев уже нарядился в зеленую обнову, цвели каштаны, однако эта первая весна в оккупированном городе не радовала киевлян. Для того чтобы почувствовать красоту природы, надо слиться с нею, а люди жили другим — каждый своими заботами. Кажется, и сами каштаны цвели скупее, не так торжественно и молодо, как когда-то. Словно и на них лежала скорбь.

Повернув на Гоголевскую, Третьяк увидел впереди как будто знакомого человека, он был не один, шел вдвоем с девушкой. На нем темно-зеленый костюм, галстук, усеянный белыми горошинами, желтые ботинки, из бокового кармана пиджака торчит газета, девушка тоже одета изысканно, в бежевом костюме, на голове модная шапочка с длинным козырьком, каблучки туфель звонко постукивают по тротуару. Этой девушки Третьяк никогда не видел, но вот ее спутник... Где они встречались? Усики, пенсне, правильные черты лица... Вспомнил! Было это на Глубочицкой, 42, в его мастерской, когда проводили заедание горкома комсомола в связи с арестом Коли Охрименко. В заседании принимали участие и представители подпольного горкома партии. Один из них выступил. Точно он и есть. Третьяк не ошибся: навстречу ему шел Кузьма Петрович Ивкин и его связная Тамара Рогозинская.

Это было всего лишь за месяц до трагических событий, потрясших киевское подполье.

7 июня 1942 года, прибыв на место конспиративной встречи, Ивкин попал в засаду, отстреливался, но скрыться не смог — его тяжело ранили. Одновременно с ним попала гестапо и Тамара Рогозинская. В эти же дни были арестованы члены подпольного горкома партии Кудряшов, Пащенко и Ревуцкий, многие секретари подпольных райкомов партии и райкомов комсомола.

Руководители подполья держались на допросах стойко, не называли товарищей, погибали как бесстрашные бойцы. Владимир Кудряшов, посмертно удостоенный звания Героя Советского Союза, передал на волю такую записку:

«В казематах гестапо я держал себя, как подобает коммунисту. Я умру с твердой верой, что освобождение от ненавистного фашизма будет скоро и что советский народ будет торжествовать победу.

Привет всем тем, кто с нами работал, помогал и жил мыслью об освобождении от ненавистного фашизма.

Передайте моему сыну Саше, чтобы он рос честным для народа, крепким и смелым и чтобы врагов ненавидел так же, как его отец».

Не склонился перед своими тиранами связной Киевского подпольного горкома партии кадровый рабочий коммунист Петр Никонович Калач. Разъяренные его стойкостью, гитлеровцы придумали патриоту мученическую смерть. Избитого, едва живого Петра Никоновича привезли в Бабий Яр, облили бензином и подожгли... Это произошло 19 февраля 1943 года.

Член Дарницкого подпольного райкома партии Афанасий Никитич Тимощук выходил из конспиративной квартиры, что на улице Горького (это было в 1943 году, 17 мая), когда у дома остановилась легковая машина с гестаповцами. Поняв, что это за ним, он бросился бежать, но за спиной прогремели выстрелы, и, тяжело раненный, Тимощук упал. Истекая кровью, пережевывал документы подполья, а когда увидел, что положение безвыходное, взорвал у себя на груди гранату.

Так погибали коммунисты...

Проходя мимо бывшего общежития студентов Киевского пединститута, Третьяк с болью в сердце вспомнил недавние годы, когда и сам бывал здесь не однажды, навещая друзей. Интересно, где сейчас они — веселые, острые на язык однокурсники? Воюют, наверное. Василий Катриченко писал из Харькова, что идет на фронт. А где Соня Подола, Ольга Марунич, цыганистый Степан Кацало, Михаил Рубашов?.. Куда забросила их война? Может быть, и они также вспоминают бывшего Леньку и то, как любили подтрунивать над его полноватой комплекцией. Может ли кто-нибудь из них вообразить себе, что тот самый Ленька — подпольщик...

Цель была уже близка, а времени оставалось еще много — полчаса, и Третьяк, проходя возле университета, решил свернуть в Шевченковский сквер, посидеть там, побыть с родным Тарасом. Поэт стоял на пьедестале в позе мыслителя, смотрел на дорожку, которая шла к храму науки, и думал... О чем он думал?.. Никто до конца не охватит его дум, и тех, которые он нес в себе день за днем, на протяжении всей жизни, и даже тех — малую частицу его мира, — что успели встать на бумаге «сумними рядами». Какие бури прошумели над величественной фигурой поэта, отлитого в бронзе, сколько чужестранцев с фашистской свастикой на флагах дикими ордами прошли мимо монумента, но никто не посмел даже пальцем прикоснуться к нему. Третьяк вспомнил, как перед войной он ездил в Канев на Тарасову могилу и там услышал интересную историю. В годы гражданской войны петлюровцы похоронили на Чернечьей горе, рядом с могилой Шевченко, какого-то своего командира, похоронили с почестями, видно, он был не простым солдатом, а из больших чинов. Но вот ночью неизвестные смельчаки поднялись на гору, выкопали из могилы гроб с петлюровцем и спустили его в днепровские волны...

До двенадцати оставалось десять минут. Как раз столько, чтобы дойти до Ботанического сада, откуда берет начало Тарасовская. Выходя из сквера, он еще раз взглянул на памятник, и ему вдруг показалось, будто Шевченко поднял голову, ожил и произнес: «Борiтеся, поборете...»

Третьяка встретила женщина