ареста Коли Охрименко, а нечто иное. Какая-то внутренняя сумятица, граничащая с моральным распадом.

— Олекса... — Третьяк умышленно назвал Ивана его подпольной кличкой. — Это все, что ты хотел мне сказать?

— Все. — Он так и не посмотрел Третьяку в глаза. — Не забудь же сообщить свой новый адрес.

— А зачем, собственно, он тебе нужен?

— Ясно зачем. Для связи.

Будто опасаясь дальнейших расспросов, Крамаренко торопливо протянул руку и пошел.

Обойдя Галицкий рынок, Третьяк направился вдоль Брест-Литовского шоссе. Решил навестить Поддубного, обсудить с ним сложившееся положение. «Иван что-то скрывает, — размышлял по дороге, анализируя свои впечатления от встречи с Крамаренко. — Не таков он, как был до сих пор. Все, все в нем настораживает. Предлагает немедленно перебраться на новую квартиру, а чем это вызвано — не говорит. Ни слова не сказал о Вале, что особенно странно. Плутоватый взгляд. Неужели изменил?»

Ужаснулся при одной только мысли об этом, но она уже проникла в его сознание, засела в голове как заноза. Могли же стать христопродавцами доцент П., которого уничтожила Валя, мерзкий, коварный Шефер с Шулявки, выдавший, как выяснилось позднее, Колю Охрименко, — с ним уже рассчитались. Таких иуд единицы, но они очень опасны. Не пошел ли по зыбкой тропке Иван?

Деревянный двухэтажный домик вдалеке, где проживал Арсен Поддубный, показался Третьяку спасительным островком в море, тем берегом, который нежданно вырос на пути пловца, уже выбивавшегося из сил.

Встретились, как всегда, по-братски тепло.

— Он вызвал тебя только затем, чтобы посоветовать сменить квартиру? — спросил Поддубный, выслушав рассказ Третьяка о его встрече с Иваном.

— Получилось именно так.

— Загадка...

Все долгие месяцы работы в подполье Поддубный всегда был настроен оптимистически, был по-мальчишески беззаботным, словно забывал, что они ежечасно рискуют жизнью. А последнее время и он заметно изменился, стал более сдержан и сосредоточен, еще сильнее привязался к Третьяку, дорожил его дружбой; очевидно, так держатся друг за друга альпинисты, идущие по уступам над пропастью. После ареста Вали Прилуцкой он мимоходом обронил фразу: «Мы за ними охотимся, а они за нами», высказал ее просто, с наивным удивлением, будто эта мысль пришла ему в голову только сию минуту.

— А недавно произошел почти невероятный случай, — снова заговорил Третьяк. — Послал меня Крамаренко на явочную квартиру по улице Толстого. Смотрю: там какие-то люди. Неожиданно ворвались гестаповцы, некоторых арестовали, в том числе хозяйку квартиры, а меня и еще одного парня отпустили. Думаю, меня не тронули потому, что я назвался Васильевым, а может, и по другой причине. Просто оставили временно на свободе, как приманку.

Помолчав, Поддубный сказал:

— Советую тебе, Леня, уйти из Киева. Потом и я уйду. Сделаем то, чего не успела сделать Валя. Предупрежу только Павловского, других товарищей — и айда отсюда!

— Уйдем вместе, Сеня! — предложил Третьяк. — Сегодня же предупреди всех и собирайся. В подобных ситуациях бывает решающей одна минута.

Поддубный наконец согласился. Они условились, что встретятся завтра в десять часов утра на углу Борщаговской и Брест-Литовского шоссе.

Дома Третьяк долго не задерживался. Ночевать решил у знакомых. Досадно будет, если арестуют в последний день, когда он уже приготовился уйти из Киева. Собрал самые необходимые вещи: пистолет, бритву, деньги, кое-что из белья. На глаза попались фотографии из коллекции Курта Вальтера, почему-то не спрятал их в более надежное место, оставил в книжке. Коляре, как самому меньшему в их семье, велел слушаться старших, присматривать за мастерской. На вопрос матери, далеко ли надумал идти, ответил:

— В села пойду. Столярничаньем займусь. А вы и соседям, и всем, кто будет меня спрашивать, говорите, что меня вывезли в Германию.

Когда наводил порядок в своей комнате, перед ним вырос Коляра.

— Слушай, Лёнь, — приглушенным голосом начал он, — верни мне револьвер, как тогда обещал.

— Что такое? — Третьяк просматривал ящики письменного стола. Фотографии Курта Вальтера все же забрал с собою, чтобы не оставлять вещественных доказательств.

— Говорю, револьвер отдай.

— А-а... Да, я обещал вернуть, помню. Но лишь в том случае, если он тебе понадобится. А сейчас лучше помогай маме.

Коляра нахмурился.

— Сам ничего не сделал и мне не разрешаешь...

Третьяк решительно прекратил ненужную дискуссию. Ему пора уходить. Крепко обнял брата, попрощался с сестрами, с матерью, в последний раз окинул взглядом комнату и чуть не расплакался. Придется ли ему вновь переступить этот порог?..

(А решение немедленно оставить Киев было более чем своевременным. На следующий день к Третьякам явились гестаповцы, спрашивали о нем, но ушли ни с чем. Мать сказала им, что сына вывезли в Германию.)

Точно в намеченное время Третьяк прибыл на угол Борщаговской и Брест-Литовского шоссе, осмотрелся вокруг. Поддубный еще не появился. Чтобы не маячить на одном месте, пошел по направлению к зоопарку в надежде встретить по пути Арсена. А что, если тот придет на условленное место с противоположной стороны? Вернулся назад. Часы показывали уже половину одиннадцатого. Что же делать? Поддубного не было видно ни в одном, ни в другом конце улицы. Еще прошелся несколько раз. Одиннадцать часов. Дольше ждать становилось опасным...

Условившись с Третьяком о завтрашней встрече, Поддубный достал из тайника и сжег ненужные документы подполья, адреса запасных явок, случайно сохранившуюся листовку. Оставалось зайти к Павловскому и еще к некоторым товарищам. Решил это сделать после обеда.

Все вещи были собраны, когда за дверью послышались шаги, потом — условный стук, и в комнату вошли Иван Крамаренко и Кость Павловский. У обоих в руках свертки.

— Собрались в баню попариться, — сообщил Крамаренко. — Как ты?

Поддубный заколебался. Говорить при Иване о своих планах не хотел, а отзывать Павловского в сторону было неловко. Ответил равнодушно:

— Я согласен.

Иван спросил:

— Может, сагитируем и Третьяка?

«Этого-то делать как раз и не следует, — быстро сориентировался Поддубный, насторожившись. — Пусть Леня готовится». Вслух ответил:

— Вряд ли застанем его дома. Собирался проведать знакомую девушку.

— А где она проживает? — допытывался Иван.

Поддубный пожал плечами.

— Этого я не