пишет:

Интересны примеры, где глагол *mьlčati выступает в значении ‘неметь (об органах тела)’. Этот устойчивый ряд немой ‘не говорящий’ – неметь ‘терять способность движения’ усиливает понимание того, что речь воспринималась как движение (Меркулова 1994: 103).

Второй контекст со сравнением самолетик <…> замолчит, как стрелка на весах еще более наглядно изображает прекращение движения. Заметим, что о шуме самолета при этом ничего не говорится – это образ зрительный.

Сравнение молчишь, как зима в третьем контексте, которое можно интерпретировать как ‘холодно молчишь’, связано также с изображением зимнего замирания природы.

Очевидно фразеологическое происхождение перифрастических номинаций субъекта и объекта молчания в сочетаниях золота молчат (см. стр. 173 этой книги) и серебро молчим – от пословицы слово серебро, а молчанье – золото:

Люди своей войны, мы поем цитаты,

произнося добро, серебро молчим,

ноты больны, что проиграл с листа ты,

женщины вставят обратно ребро мужчин.

Давид Паташинский. «гном с огнем» [1406].

У современных поэтов встречаются примеры синестезии, связывающие молчание и со светом, и с тьмой:

Но в яме неба есть свои жильцы:

там тоже оживают мертвецы —

их губы молча произносят свет

и лишь на миг смыкаются, слабея,

но в это время в небе виден след

ползущего куда-то скарабея.

Светлана Кекова. «Размышления над картой звездного неба» [1407] ;

Черных бусин блеск жесткокрыло спрятав

темносветлым швом, равнодушной стражей,

слепо лес молчит, но всегда в оружье

воинство хвои.

Татьяна Нешумова. «Эстонские картинки. 1. черника» [1408] ;

вот и ухаб а вот

яма совсем, дружок,

скорбные паруса,

вербные небеса,

скарб без тебя живет,

солнце других сожжет,

может пора в забой

окна молчат слюдой

Давид Паташинский. «наверное он не прав…» [1409].

В стихотворении Нади Делаланд молчание связывается с запахом того, что если и пахнет, то только свежестью:

Смотрящим в зеркало, шагнувшим в эту глубь,

вдохнувшим ртуть ее, отравленную звоном —

назад не вырваться. И вымолвленам губ

молчать дождем, травой и запахом озона.

Надя Делаланд. «Смотрящим в зеркало, свое лицо потом…» [1410].

Итак, примеры синтагматических аномалий в контекстах с глаголом молчать и его производными показывают, что современные поэты находят самые разнообразные грамматические способы отразить множество функций молчания. Именно полифункциональность молчания в коммуникации способствует максимальному проявлению потенциальных возможностей русской грамматики.

Глагол молчать в современной поэзии очень часто приобретает объектную, адресную, инструментальную, векторную валентности, встречается в конструкциях с зависимым инфинитивом и сам может быть зависимым инфинитивом другого глагола. Многие контексты сообщают о молчании на каком-либо языке.

Глагол молчать часто становится переходным или проявляет признаки синкретизма переходности и непереходности.

Активизируются многие предлоги (для глагола – скорее послелоги): на, из, в, от, за.

В художественных тропах и фигурах, в частности в сравнениях, генитивных метафорах, перифразах, оксюморонах, плеоназмах и тавтологических сочетаниях, тоже встречаются синтагматические аномалии.

В некоторых случаях обнаруживается этимологическая регенерация глагола молчать и его производных.

Н. Д. Арутюнова пишет, что в художественной литературе и публицистике на молчание переносятся признаки говорения, при этом она приводит примеры семантических признаков (Арутюнова 2000: 429). Современная поэзия показывает, что на молчание переносятся и многочисленные грамматические связи глаголов речи и эмоций (говорить, кричать, ругаться, плакать и мн. др.), а также валентности однокоренных слов. В таких случаях можно было бы говорить о грамматической аттракции.

Семантика сообщения и несообщения позволяет видеть потенциальную энантиосемию слова молчать.

Стихи современных поэтов очень убедительно показывают, что «в понимании молчания произошел сдвиг со звуковой стороны речи на содержательную» (Арутюнова 2000: 429)[1411].

Заканчивая раздел о глагольной сочетаемости, приведу стихотворение Полины Барсковой, демонстрирующее роль аналогий в синтаксисе:

Isaiah 44:2

И сказал Иакову:

Не бойся никого

Не верь никого

Кроме одного

Буду Boh буду вздох

Буду Бог я поток

Ты – семя моё

Я время твоё

И сказал Иакову:

Будешь мой.

Пой:

Не верю никому

Не боюсь никому

Только одному.

Я твой гость

Ты мой счёт

Ты всё то, что течёт

Я всё то, что растёт

Я – твой рот, твой род.

Пусто мне и во мне,

Везде солнце, камни,

Ящерицы на стене

Тужат обо мне,

Черноптицы в вышине

Кружат обо мне.

Кто же это, кто же тот,

Кто идёт ко мне?

Al tiro avid Yakov:

Не боюсь никого

Не смеюсь никого

Не верю ни в кого

Кроме Бога одного.

Полина Барскова. «Прямое управление» [1412].

Итак, поэтические эксперименты с глагольным управлением и примыканием демонстрируют различные импульсы текстопорождения. На уровне системных связей языковых единиц это ассоциации синтагматические: я тебя скучаю, люблю и верю; парадигматические, особенно синонимические: садился в стул, этимологические (собою стоит кипарис) и фонетические (лодка уснула в берег); таксономические (и зубами перед жизнью ничего не говорит). На уровне тропов актантные сдвиги чаще всего взаимообразно связаны с метафорой и метонимией. На валентную деформацию в некоторых текстах влияет и собственно стиховая структура: рифма, ритмическая структура исходных слов и субститутов, анжамбеман.

Во всех проанализированных примерах поэты разрушают идиоматичность словосочетаний, и часто это преодоление связано с фразеологическим импульсом порождения деформированных конструкций. Во многих случаях аграмматизм оказывается изобразительным; заметна тенденция к неузуальной грамматикализации полнозначных глаголов.

В целом поэтические тексты с деформацией глагольной сочетаемости (это касается и синтаксической и семантической валентности) свидетельствуют о значительном изобразительном и когнитивном потенциале валентных свойств глаголов и убеждают в том, что

всякий языковой знак, будучи системой отношений, черпает эту систему отношений из того или иного функционирования бесконечного источника мышления и может варьировать эту систему отношений тоже бесконечными способами (Лосев 1982: 118).

Говоря словами Н. Н. Леонтьевой, язык валентностей – это «онтологическая категория, соотнесенная с нашей оценкой значимости вещественного мира» (Леонтьева 1998: 36).

Добавлю, что и с восприятием невещественного мира тоже.

На примере глагольной сочетаемости в поэтических текстах можно видеть, что именно она способствует очень значительному увеличению той информации, которая передается художественными средствами.

ГЛАВА 13. ГРАММАТИЧЕСКИЙ ЭКСПЕРИМЕНТ В СТИХОТВОРЕНИИ ЕВГЕНИЯ КЛЮЕВА «НА ЯЗЫКЕ ПИРАХА»

Когда Клюев должен был заниматься наукой, он занимался поэзией. А когда должен был заниматься поэзией – наукой. Однажды Дмитрий Сергеевич Лихачев, летом предпочитавший вести научные беседы в саду, сказал ему: «Почему Вы во время разговора смотрите на жасмин, а не на собеседника, – словно поэт!» Клюев устыдился и отвел глаза от жасмина. Когда он снова посмотрел на жасмин, тот отцвел.

Евгений Клюев [1413]

Рассмотрим один радикальный грамматический эксперимент – стихотворение Евгения Клюева «На языке пираха»[1414]:

НА ЯЗЫКЕ ПИРАХА

1