баланс между русским национализмом и советским патриотизмом, Сталин упомянул «великую русскую нацию – нацию Плеханова и Ленина, Белинского и Чернышевского, Пушкина и Толстого, Глинки и Чайковского, Горького и Чехова, Сеченова и Павлова, Репина и Сурикова, Суворова и Кутузова» и призвал все народы СССР «организоваться в единый боевой лагерь». Речь завершилась лозунгом, который ранее провозгласил Молотов: «Наше дело правое – победа будет за нами!» Когда стихли аплодисменты, собравшиеся на глубине десятков метров под землей запели «Интернационал», гимн рабочих всего мира. За исключением единственной произнесенной Сталиным фразы, где он перечислил выдающихся деятелей культуры и военачальников, известных каждому советскому школьнику, мало что в его речи наводило на мысль о возвращении к русскому национализму. В последующие военные годы Сталин в своих обращениях и дальше будет отсылать к Ленину, Октябрьской революции и вовлеченности разных народов в борьбу с общим врагом[1171]. Тональность праздника, включая воодушевленное финальное пение «Интернационала», оставалась явно советской и социалистической. Речь стала широко известна, ее перепечатывали в газетах и издавали отдельными брошюрами, которые раздавали на стройках, заводах и в колхозах. Сотни тысяч людей слушали ее у репродукторов, а потом читали и обсуждали на встречах с партийными инструкторами. Сделанный в ней акцент на производстве породил волну массовых собраний, где рабочие давали обещание перевыполнить норму, чтобы обеспечить Красную армию вооружением, необходимым для победы[1172].

Самые вдохновляющие сводки тех месяцев были посвящены рассказам о тех, кто предпочел погибнуть, но не сдаться. В середине ноября немцы предприняли вторую попытку наступления на Москву и оказались в 25 километрах от столицы. Однако ожесточенные бои и пронизывающий холод вскоре замедлили их продвижение. Небольшая группа солдат из противотанковой дивизии под командованием генерал-майора Ивана Панфилова, вооруженная противотанковыми ружьями, гранатами и бутылками с зажигательной смесью («коктейлями Молотова»), на подступах к Москве повредила пятнадцать немецких танков, когда сам Панфилов уже был убит. Утверждалось, что их тяжело раненный политрук, решивший сопротивляться до последнего, бросился под немецкий танк и подорвал его ручными гранатами. Немцам не удалось прорваться. О действиях панфиловцев вскоре стали рассказывать как об одном из величайших подвигов войны. Как герои были прославлены также летчик Николай Гастелло, направивший горящий самолет на немецкую танковую колонну, и юная партизанка Зоя Космодемьянская, которую немцы схватили, пытали и повесили. Все три легенды, ключевые для сложившегося позднее героического нарратива о войне, в дальнейшем расследовали, подвергли сомнению и развенчали[1173]. Но, как отметил военный журналист и историк Александр Верт, эти широко известные подвиги представляли собой лишь отдельные примеры самопожертвования, многочисленные случаи которого «не были занесены в летопись для потомков»[1174]. Эти рассказы, изложенные сначала военным корреспондентам, а затем приукрашенные и растиражированные прессой, действовали на людей гораздо сильнее других мобилизационных призывов. Не случайно все три легенды относятся к раннему периоду войны – периоду поражений и отчаяния. Прославляя самоубийственное сопротивление, они не только вселяли мужество, но и отражали охватившее тогда многих чувство безысходности.

Ил. 15. Работницы московского завода «Красный богатырь» после усыновления детей, оставшихся сиротами в результате войны. Январь 1942 года. Публикуется с разрешения РГАКФД.

Месть и политическое просвещение

Зимой 1941–1942 года, по мере того как Красная армия освобождала города и деревни к западу от Москвы, перед ней открывалась чудовищная картина разрушений. К солдатам, которых сопровождали журналисты, вскоре присоединились государственные служащие и партийные работники, оценивавшие ущерб. Первые отчеты НКВД о зверствах немцах Сталин получил в июле 1941 года. К 1942 году Красная армия уже начала активно собирать фотографии, свидетельства выживших, рассказы очевидцев, захватывала документы нацистов. В июле и августе 1942 года ЦК распорядился, чтобы тем же занимались и военкоры. В январе 1942 года Агитпроп учредил Еврейский антифашистский комитет (ЕАК), собиравший материалы об истреблении советских евреев. Письма комитета Сталину, содержавшие обширные документальные свидетельства, были опубликованы в газетах 24 мая 1942 года и 24 февраля 1943 года. Распространению информации способствовали и статьи в «Эйникайт», еженедельной газете на идише, издаваемой ЕАК. Однако в популярных изданиях подчеркивался сам факт массового уничтожения мирных жителей без уточнения национальности – они придерживались принципа не выделять среди убитых представителей той или иной национальности. Партийные руководители обосновывали свое решение тем, что пострадали многие народы, и желанием немцев насадить антисемитизм. В газетах и в опубликованных отчетах о массовых убийствах евреи чаще всего представали как одна из многочисленных групп – наряду с украинцами, белорусами, латышами, советскими военнопленными, – а иногда и вовсе не упоминались[1175].

Весной 1942 года как в «Красной звезде», газете Красной армии, так и в гражданской прессе появились материалы нового жанра – статьи, основанные на интервью с выжившими. Рассказы об унижениях, убийствах, пытках ужаснули читателей – отвлеченные рассуждения о фашистской идеологии обрели форму реальных человеческих страданий. В апреле Молотов опубликовал в «Красной звезде» обвинительный акт против Германии, где описывались примеры крайней жестокости по отношению к гражданскому населению. В Белоруссии немцы казнили жителей за малейшее нарушение установленных оккупантами правил, а в ответ на атаки партизан беспощадно карали гражданское население. Сообщалось, что фашисты «избивают детей на глазах у родителей, взрослых на глазах у детей, устраивают охоту на людей, уничтожают их гранатами, пулеметами, огнем, сжигают и закапывают заживо, обливают водой на морозе, превращая их в ледяные столбы, уродуют трупы, издеваются над живыми и мертвыми, превращают их в кровавое месиво»[1176]. Девушек раздевали и насиловали, их замерзшие трупы валялись на деревенских улицах с выколотыми глазами, отрезанными грудями, изувеченными лицами. Для каждого преступления были указаны дата, село, район, область. Молотов перечислял и массовые расстрелы десятков, сотен, тысяч человек. В одном только Харькове в первые дни оккупации было убито 14 000 жителей. В городах Украины погибли «сотни тысяч украинцев, русских, евреев, молдаван и мирных граждан других национальностей». Советское руководство располагало неопровержимыми доказательствами, что советские военнопленные, лишенные теплой одежды и пищи, умирали в концлагерях. Немцы систематически разрушали общественные, образовательные учреждения и учреждения культуры. Они разграбили и сожгли дом-музей А. С. Пушкина, уничтожили бесценные полотна, стреляя по ним из револьверов. Книгами из большой харьковской библиотеки выложили грязные улицы, чтобы немецким автомобилям было удобнее по ним ездить. В Старице, древнем русском городе, нацисты сожгли монастырь, оставив среди руин груду нагих, изувеченных трупов пленных красноармейцев. В своем отчете Молотов противопоставлял присущую фашизму «расовую ненависть» советскому принципу единства народов. Но, невзирая на длинный перечень преступлений, Молотов, как и Сталин, все еще разграничивал нацистское правительство и