потерь. В числе самых популярных пьес военных лет – «Русские люди» Константина Симонова, «Фронт» Александра Корнейчука, «Нашествие» Леонида Леонова. В поэме «Киров с нами» Николай Тихонов описывал видение: С. М. Киров, первый секретарь Ленинградского обкома, убитый в 1934 году, шел по разбомбленному городу:

Боец, справедливый и грозный,

По городу тихо идет.

Час поздний, глухой и морозный.

Суровый, как крепость, завод.

Здесь нет перерывов в работе,

Здесь отдых забыли и сон,

Здесь люди в великой заботе,

Лишь в капельках пота висок.

Пусть красное пламя снаряда

Не раз полыхало в цехах,

Работай на совесть, как надо,

Гони и усталость и страх[1163].

Симонов написал «Жди меня», знаковое военное стихотворение, построенное как обращение солдата к любимой. Его знал наизусть каждый на фронте и в тылу:

Жди меня, и я вернусь.

Только очень жди,

Жди, когда наводят грусть

Желтые дожди,

Жди, когда снега метут,

Жди, когда жара,

Жди, когда других не ждут,

Позабыв вчера.

Жди, когда из дальних мест

Писем не придет,

Жди, когда уж надоест

Всем, кто вместе ждет.

Эти слова позволяли солдатам надеяться, что о них помнят, и служили оберегом тем, кто ждал, внушая взамен беспомощной тревоги уверенность, что само ожидание способно вернуть любимого солдата домой:

Жди меня, и я вернусь,

Всем смертям назло.

Кто не ждал меня, тот пусть

Скажет: – Повезло.

Не понять не ждавшим им,

Как среди огня

Ожиданием своим

Ты спасла меня.

Как я выжил, будем знать

Только мы с тобой.

Просто ты умела ждать,

Как никто другой[1164].

Массовые репрессии конца 1930‐х годов отравили эмоциональную и политическую обстановку в стране, и многим приходилось делать над собой усилие, чтобы примирить собственную обиду и поддержку страны в этой войне. На работавшем в блокаду Ленинградском радио одним из самых пронзительных был голос Ольги Берггольц. Саму Берггольц Большой террор тоже не обошел стороной. Она и ее муж были арестованы, и после побоев в тюрьме у Берггольц случился третий выкидыш[1165]. Но Берггольц осталась преданной коммунисткой; читая по радио свои стихи, она давала надежду умирающим от голода ленинградцам. В стихотворении «Мы предчувствовали полыханье» Ольга Берггольц выразила терзающее ее глубокое внутреннее противоречие между любовью к своей стране и гневом, который будили в ней репрессии. В стихотворении она «в слепящей вспышке» понимает, что ее Родина – не Сталин или государство, а люди, в том числе осужденные в 1930‐е годы как враги народа:

Мы предчувствовали полыханье

этого трагического дня.

Он пришел. Вот жизнь моя, дыханье.

Родина! Возьми их у меня!

Я и в этот день не позабыла

горьких лет гонения и зла,

но в слепящей вспышке поняла:

это не со мной – с Тобою было,

это Ты мужалась и ждала.

Нет, я ничего не позабыла!

Но была б мертва, осуждена —

встала бы на зов Твой из могилы,

все б мы встали, а не я одна.

Я люблю Тебя любовью новой,

горькой, всепрощающей, живой,

Родина моя в венце терновом,

с темной радугой над головой.

Он настал, наш час, и что он значит —

только нам с Тобою знать дано.

Я люблю Тебя – я не могу иначе,

я и Ты – по-прежнему – одно.

(июнь 1941 г.)[1166]

В стихотворении Берггольц примиряет горечь, оставленную годами террора, с обретенным стремлением преданно служить своей стране во время войны – выбор, сделанный бесчисленным множеством людей, пусть и не сформулированный ими так же отчетливо, но не менее решительный.

В конце лета непрерывную череду мрачных новостей с фронта наконец озарили проблески надежды. В августе 1941 года Красной армии удалось остановить германский блицкриг на пути к Москве. Линия фронта перестала смещаться, и хотя Смоленск пал, немцы были вынуждены отступить с Ельнинского выступа, небольшого участка, но, как выразился военный корреспондент Александр Верт, «первого куска земли во всей Европе – каких-нибудь 150–200 квадратных километров, быть может, – отвоеванного у гитлеровского вермахта»[1167]. Побывав на недавно освобожденной территории, Верт заметил, что солдаты теперь относятся к врагу иначе. Один офицер объяснил: «Это очень тяжелая война. И вы не представляете, какую ненависть немецкие фашисты пробудили в нашем народе»[1168].

Поражение немцев под Москвой в октябре тоже значительно подняло боевой дух. Партия приняла новый курс, поощряя каждого отличившегося на поле битвы бойца вступать в ее ряды. Почти 50 000 солдат на Московском фронте вступили в партию или комсомол[1169]. Местные партийные организации в прифронтовой полосе к западу от Москвы тоже мобилизовали гражданское население. В Курске люди строили баррикады на улицах, вступали в ополчение и окружили город кольцом укреплений. Когда 2 ноября немцы вошли в Курск, ополченцы сражались на улицах города плечом к плечу с солдатами[1170]. Аналогичные инициативы существовали во многих городах и пользовались широкой народной поддержкой.

6 ноября на станции метро «Маяковская» в Москве, глубоко под землей, сотни боевых офицеров и партийных, советских и профсоюзных работников отпраздновали годовщину революции. Столица была спасена – по крайней мере пока. В широко цитируемой речи Сталин сформулировал темы, ставшие ключевыми для государственной мобилизационной кампании: единство фронта и тыла, необходимость наращивать оборонное производство, природа фашизма, борьба против германской агрессии. Он не скрывал и потерь: «Враг захватил большую часть Украины, Белоруссию, Молдавию, Литву, Латвию, Эстонию, ряд других областей, забрался в Донбасс, навис черной тучей над Ленинградом, угрожает нашей славной столице – Москве». Отступление Красной армии он объяснил мощью врага, отсутствием второго фронта в Европе, нехваткой танков и самолетов. Несмотря на потери, Сталин призывал к оптимизму, противопоставляя цели Советского Союза – защиту родной земли – целям Германии, состоявшим, по выражению самого Гитлера, в том, чтобы «создать великую германскую империю» и «истребить славянские народы». Сталин по-прежнему декларировал убежденность в классовых различиях внутри Германии, утверждая, что немецкий народ восстанет против нацистов. А Советский Союз, в отличие от раздираемой классовыми противоречиями Германии, един. Соблюдая