Понапрасну пусть будет ждать.

Так убей же хоть одного!

Так убей же его скорей!

Сколько раз увидишь его,

Столько раз его и убей![1184]

24 июля, вскоре после публикации стихотворения Симонова, в «Красной звезде» вышла статья Эренбурга «Убей!», где повторялся тот же простой, яростный призыв:

Мы знаем всё. Мы помним всё. Мы поняли: немцы не люди. Отныне слово «немец» для нас самое страшное проклятье. Отныне слово «немец» разряжает ружье. Не будем говорить. Не будем возмущаться. Будем убивать. Если ты не убил за день хотя бы одного немца, твой день пропал. Если ты думаешь, что за тебя немца убьет твой сосед, ты не понял угрозы. Если ты не убьешь немца, немец убьет тебя. Он возьмет твоих и будет мучить их в своей окаянной Германии. Если ты не можешь убить немца пулей, убей немца штыком. Если на твоем участке затишье, если ты ждешь боя, убей немца до боя. Если ты оставишь немца жить, немец повесит русского человека и опозорит русскую женщину. Если ты убил одного немца, убей другого – нет для нас ничего веселее немецких трупов. Не считай дней. Не считай верст. Считай одно: убитых тобою немцев. Убей немца! – это просит старуха-мать. Убей немца! – это молит тебя дитя. Убей немца! – это кричит родная земля. Не промахнись. Не пропусти. Убей![1185]

Эренбург, как и другие талантливые журналисты, успешно претворял горе в гнев и сопротивление. Журналисты получали от читателей тысячи писем с благодарностью за их работу[1186]. Оставляющие неизгладимое впечатление плакаты с изображением мертвых детей, испуганных матерей, горящих изб, измученных стариков и трупов мирных жителей, повешенных немцами, наглядно иллюстрировали неразрывную связь между темами жестокости и мести. После освобождения территорий к западу от Москвы плакаты пестрели призывами: «Кровь за кровь! Смерть за смерть!», «Убей детоубийц!», «Отомстим!», «Папа, убей немца!» Показывая зверства нацистов, они затрагивали струны, относившиеся к самым тесным связям между людьми[1187].

Массовые настроения и мнения: «почему мы по-прежнему отступаем?»

Холодным летом 1942 года, когда Красная армия все еще продолжала отступать, Агитпроп разбил первомайское обращение Сталина на двадцать «бесед». В беседах, частично состоящих из призывов, частично из идеологических разъяснений, акцент делался на военных успехах, на жестокости оккупантов и на потребности Красной армии в оружии. Прежде выражаемые Сталиным надежды на мятеж немецких рабочих были забыты. Активистов уведомили, что 1942 год будет годом решающего разгрома противника, что вскоре подтвердилось под Сталинградом[1188]. Вскоре партийные работники на местах отчитались ЦК о реакции большинства людей на проведенные беседы. Неудивительно, что, как видно из их отчетов, многих тревожила ситуация на фронте. Люди, не забывшие хвастливых обещаний довоенного времени, сомневались, правда ли в 1942 году стоит ждать серьезного поражения противника. Сбитые с толку непрерывными потерями, они раз за разом спрашивали: почему мы отступаем? Как объяснить успех немцев на юге летом?[1189] Многие рабочие и крестьяне старших поколений, ветераны Первой мировой и Гражданской войн, задавали вопросы о тактике и обращались к собственному военному опыту. Один из них заметил: чтобы выиграть, надо уметь предугадывать действия противника – но почему же никто не предвидел, что враг сосредоточит силы на разных участках, почему не пошли в контрнаступление? Обычные люди, привыкшие разглядывать карты военных действий в газетах, на стендах и на рабочем месте, знали, что немцы высадились на южном берегу Дона, и выражали беспокойство по поводу опасности, нависшей над Кавказом. Почему оставили Ростов? Что случилось с Черноморским флотом при падении Севастополя? Они демонстрировали поразительную осведомленность о маневрах войск и спрашивали: почему Красная армия не действовала активнее на Калининском и Северном фронтах, каково положение в Ленинграде? Они хотели знать, почему у советских войск, несмотря на многократные попытки и огромные потери, не получилось выбить немцев с Ржевского выступа и как эти битвы повлияют на ситуацию на пока замерших Калининском и Западном фронтах[1190]. Хотя обсуждение военачальниками тактики не предавали огласке, слушатели оказались на редкость хорошо информированы о стратегических противоречиях. Они, например, спросили, почему столько людей погибло в битве за Харьков – именно этот вопрос впоследствии задал Хрущев, в 1956 году резко раскритиковавший действия Сталина как Верховного главнокомандующего[1191]. Пытаясь соотнести огромное количество убитых и раненых с небольшой численностью населения Финляндии, кто-то с сомнением спросил: «Чем воюет Финляндия, раз ее людские резервы незначительны, а потери большие?»[1192] Вопросы свидетельствовали о подозрениях, что государство утаивает реальное положение дел на фронте. После одной лекции из зала пришла записка с вопросом: «Все время в печати, по радио, устно германскую армию называют презрительно „вояки“, что значит – ничтожество. И получается противоречие: если „вояки“ – ничтожество, что мы с ними столько возимся, даже отступаем, сдаем города. Не значит ли, что слаба Красная Армия?»[1193] Получив собранные партийными инструкторами сведения о реакции слушателей, Г. Ф. Александров, заведующий Агитпропом, написал в ЦК, что усвоенный партией тон вводит людей в заблуждение: «А то ведь не вяжется, что сила Красной Армии воюет с „вояками“, да еще отдает города». Он полагал, что следует выражаться аккуратнее[1194].

Рядовые слушатели на лекциях и собраниях также настойчиво возвращались к проблеме второго фронта – теме, летом 1942 года оказавшейся в центре внимания. Британцы воевали в Северной Африке, США – в Тихоокеанском регионе, но подавляющее большинство немецких подразделений было сосредоточено на Восточном фронте. Соединенные Штаты и Великобритания пообещали открыть второй фронт в Европе в 1942 году, но, хотя Рузвельт торопил Черчилля, тот колебался из‐за трудностей, сопряженных с пересечением Ла-Манша. После многократных отсрочек второй фронт все-таки был открыт – 6 июня 1944 года, то есть когда с начала войны прошло уже очень много времени, а советские войска уже понесли огромные потери, союзники наконец высадились в Нормандии. На протяжении всего 1942 года люди были глубоко обеспокоены невыполненными обещаниями. Работницы текстильной фабрики в Иванове прямо спросили: почему союзники не открывают второй фронт? Другие задали вопрос: что предпринимают союзники, чтобы выполнить обещание? И чем объяснить промедление? Некоторые цинично настроенные наблюдатели выражали сомнение, что проблема исключительно в материально-техническом обеспечении. «Нельзя ли объяснить задержку открытия второго фронта выжиданием Англии ослабления Красной Армии?» – спросил один из участников встречи[1195]. Другой раздраженно заметил: «Союзники целый год считали, что лучше второй фронт не открывать, и тянут теперь, чтобы не открыть его до