– Обещаю, – кивнула я. – Сделаю все, что смогу.

– Хорошо. – Она отпустила мои пальцы. – Мне нужно немного отдохнуть. Ты останешься надолго?

– Пока буду нужна тебе, – сказала я. – Или сколько мне позволит армия.

Мама слабо улыбнулась и сделала жест в сторону шаткого столика:

– Там несколько визиток для тебя. Твои сокурсники по академии и друзья, те, что не уехали или их не забрали… Они заходили узнать, действительно ли ты жива.

Я повернулась в ту сторону, куда она показывала, а потом обратила изумленный взгляд снова на нее:

– Но ты… Тебе же сказали, что я мертва.

– Сказали. – Мать громко откашлялась. – Но кто станет верить тому, что говорят эти бандиты? Я подозревала, что ты, может, и не умерла. Ты всегда была такой упрямой. Однако я предпочитала думать, что тебя нет, пока ты не пришла ко мне. Я не была уверена, что так случится. В наши дни лучше не питать надежд.

Мама ушла в свою одинокую спальню, притворив за собой покоробленную дверь.

Лежа на диване одна, я дала волю слезам. Столько времени потеряно, мы могли бы так много всего разделить друг с другом, если бы только нашли общую почву. Война лишила маму всего.

Но и сблизила нас.

Они приезжали на скрипучих велосипедах и приходили пешком, осунувшиеся и одетые во что попало: изношенные шарфы, поеденные молью шапки, плохо сидящие пальто, которые едва ли защищали от холода. Ноябрь кулаком ударил по Берлину. Начиналась еще одна длинная зима, и мало у кого в этом городе имелись средства, чтобы ей противостоять. Не хватало всего: пищи, топлива для транспорта, керосина, угля, одежды.

Пока союзники торговались, решая судьбу нации, те, кто выстоял при нацистах и пережил последующие репрессии, столкнулись со свирепым голодом и разрухой. При виде их меня переполняла радость – эти люди, лиц которых я не помнила, были моими приятелями из искрящихся шампанским и пропитанных опиумом лучших дней нашей прошлой жизни, когда Берлин расцвел от послевоенного опьянения и будущее было неясным. Но разве задумывались об этом мы, переполненные неоправданными надеждами? Приветствуя их, когда они появлялись и наполняли мамину квартирку – мама уходила ночевать к вдовой соседке, – вытягивали из карманов контрабандную русскую водку и британский джин, а потом устраивались на диване, стульях и на полу, я оглядывалась назад и с умилением вспоминала нашу утраченную невинность. Мы верили в свою непобедимость. Мы пьянствовали, курили и спали друг с другом, как язычники. Но посмотришь на нас сейчас – потертое собрание ввалившихся щек да синяков под глазами – и понимаешь: мы пережили время, которое уже не вернется никогда, – великолепную живую картину протеста и извращенности, раздавленную сапогом нетерпимости и обмотанную колючей проволокой.

В дверь вошла Камилла Хорн, моя подруга-соперница из пансиона.

Я чуть не упала.

Она заключила меня в объятия. Одетая в пальто с опушкой из беличьего меха и элегантный берет, она совсем не изменилась. Высветленные кудряшки обрамляли ее узкое, все еще привлекательное лицо, нежданное видение из прошлого. Целуя меня в щеку, она шепнула о себе:

– Уже не так молода.

– Но волосы стали светлее, – сказала я, утирая слезы. – Разве ты была не рыжая?

– Ты ввела моду. Я только скопировала. – Она скользнула кошачьим взглядом по гостям и кивнула знакомым, заявив: – Мне надо выпить.

Актер, которого я смутно помнила со времен учебы у Рейнхардта, кинулся наливать ей водки в армейский оловянный стаканчик.

– Danke, – поблагодарила она. Мужчина вспыхнул и отошел, а Камилла сказала мне: – Я услышала, что ты здесь, и специально приехала из Вены. Сколько это продолжалось?

– Слишком долго, – ответила я и, взяв ее под руку, отвела в уголок. – Как ты?..

– Выжила? – Камилла опорожнила стакан. – С трудом. Конечно, не как Лени, – поморщилась она. – Ты знаешь, что она снимала для них пропагандистские фильмы?

– Один видела, – кивнула я. – «Триумф воли», кажется, он так назывался.

– Ужасный, правда? – раздраженно хмыкнула Камилла. – Как провальные эпосы Демилля. У Лени всегда была тяга к показухе. Она использовала заключенных из центров предварительного содержания в качестве статистов, а потом наблюдала, как их отправляют в Польшу на поездах смерти. Сбежала из Берлина, но американцы поймали ее, когда она переходила через Альпы. Ее задержали для допроса и пользуются ее же фильмами, чтобы выявить других скрывшихся руководителей. Надеюсь, ее повесят. Она трахалась с Геббельсом, жалким писакой-неудачником, сама провалившаяся актриса. Партия неудачников. Кто бы мог подумать?

Я была вынуждена согласиться. Лени Рифеншталь заслужила то, что ей теперь грозило. Она не была невинной овечкой, захваченной в водоворот событий; она принимала в них активное участие, подстегивая кружение водоворота и доводя его до убийственного остервенения своими со всем тщанием продуманными хвалебными песнями рейху.

– Тебе известно что-нибудь о Герде? – спросила я, внутренне сжавшись.

Я не получала от нее вестей с момента нашего разрыва после угрозы похищения Хайдеде. Она взяла причитавшиеся ей деньги, которые я оставила на столе, как обещала, и исчезла. Я думала, она вернулась в Европу. Куда еще она могла поехать?

– Давно уже ничего, – ответила Камилла. – Последнее, что я о ней слышала, – это что она в Австрии. Писала для венской газеты – разумеется, одобренной нацистами. Полагаю, ей надо было на что-то жить. Потом из-за ее связей с тобой Геббельс нанял Герду сделать несколько статей о твоей жизни в Голливуде. Они не были особенно лестными, но, вероятно, спасли ее.

– Она жива? – спросила я. – Ее не арестовали и она не исчезла в неизвестном направлении?

– Насколько знаю, нет. Слухи распространялись быстро, когда людей забирали. Как я уже сказала, должно быть, ее спасло знакомство с тобой. Нацисты, может, для публики и объявили тебя предательницей, но сами не могли тобой насытиться. Лени говорила мне после встречи с тобой в Лондоне, что ты отказалась принять их предложение и Геббельс пришел в ярость. Гитлер был твоим поклонником, он пересмотрел все твои картины, даже те, которые они запрещали, и хотел сделать тебя своей любовницей. Только представь, – сказала Камилла с кривой усмешкой, – ты могла помочь нам выиграть войну, если бы только согласилась приехать и спать с фюрером.

Я на мгновение закрыла глаза от чувства благодарности, что Герда выжила.

– Ты передашь, что я спрашивала о ней, если увидишь? – попросила я Камиллу.

– Конечно. Но Герда никогда не любила нашу компанию, сама знаешь. Маловероятно, чтобы я где-нибудь с ней случайно встретилась в ближайшем будущем. – Камилла помолчала. – Хочешь узнать, как я прожила это время?