– Вернемся еще! – пообещал Михей, кланяясь могиле. – Привезем одежду, перезахороним. В мерзлоте долго пролежите нетленными.

Помянув покойных печеной утятиной, стали думать, как брать крепость. И тут на них вышли шесть моторинских и дежневских людей. Они тянули бечевником груженый струг и вели за собой полдюжины собак. Михей налетел на них, как пес на соперника. Казаков Проклова и Ветошку бил, торгового Михейку Захарова таскал за ворот, тыкал носом в товар, Фому Семенова, Елфима Меркурьева, Парфена Михайлова материл, отводя душу за убитых и раненых. При молчаливом согласии промышленных людей, ходивших на крепость, вытряхнул из мешков груз, который был в струге. Спутники ахнули, Бугор, скорчив удивленное лицо, поскоблил редеющий затылок. В мешках были льняные рубахи, попорченные плесенью сапоги красной кожи, пеньковые веревки, позеленевшие медные котлы. Больше всего стадухинских людей порадовали окаменевшие мешки с заплесневелой ржаной мукой.

– Откуда? – завозмущались они, бросая на беглецов подозрительные взгляды.

– Остатки Бессона Астафьева! – заверещал Елфим Меркурьев. – Я к ним приставлен по соборному решению. На меня все записано.

– Семейка говорил – от голода мерли… А тут мука?

– Только сейчас отыскали, прежде не могли! – оправдывался Елфим, закрывая добро спиной.

После всего увиденного лежавшие на дне струга моржовые клыки ни у кого не вызвали любопытства. Даже старший Стадухин с его единоличным правом сбора и добычи рыбьего зуба не спросил, откуда взяты.

– Надо вернуться к могиле, откопать и приодеть покойных! – загалдели казаки и промышленные. – А то, нам во грех, что явятся к Господу с неприкрытым стыдом…

Атаман поднял руку, прекращая галдеж, стал пытать встреченных, откуда идут, где люди Моторы и Дежнева. Шестеро сбивчиво отвечали, что ватажные в пути на Пенжину наткнулась на непроходимый стланик, стали прорубаться, а их отправили в низовья реки за кормами и гусельниковскими остатками. Мука в мешках на три пальца покрылась зеленой коркой, внутри же оказалась съедобной. Стадухин забрал все, что везли в струге, и велел варить саламату. После рыбы и утятины – еды, на которой жили, это был пир в помин убитых.

Ватага Моторы застряла где-то на малом Майне. Как ни сердились обобранные Стадухиным казаки и промышленные, но весть о том, что ходынцы и анаулы убили одиннадцать человек, потрясла и напугала их. Они соглашались, что надо поскорей найти и вернуть людей Моторы, объединиться, разорить крепость и подвести под государя, иначе во время зимних промыслов анаулы перебьют всех.

Кончался сентябрь. По берегам реки нарастал лед, в черной воде плескались белые лепешки сала, застывали протоки и старицы, с хрустом проседал под ногами мох. Казаки Проклов и Ветошка вывели стадухинских людей к оголодавшим и умученным беглецам. Люди Моторы тянули струги в обратную сторону.

– Гнался за нами? – Неприязненно уставился на соперника Мотора, но, высмотрев рядом со Стадухиным своих людей, непонимающе заводил носом, задергал бородой.

Больше обычного хромая, к Михею подошел Семен Дежнев. Глаза его запали, шея истончала.

– Опять драться будешь? – спросил с обычной насмешкой.

Душа Михея перекипела, он не ответил земляку, приказал развести костер и варить саламату. О случившемся наперебой рассказывали его люди.

– Аргишей не нашли, а прорубиться сквозь стланик оказалось не по силам, – жаловались отправившиеся на Пенжину. – Там ни рыбы, ни утятины – зайцы да куропатки, за дикими оленями гоняться некогда. Кабы не добыли медведя – и к реке выйти не хватило бы сил… А в зимовье припас рыбы.

Старший Стадухин приметил в отряде Моторы обычные при неудачах распри и недовольство. В большинстве люди были рады мирному единению отрядов. Выслушав прибывших, остыл и Мотора, спросил, сколько человек охраняют избы, посетовал:

– А то ведь анаулов погромим – можем вернуться на гарь от ходынцев. Не погромим – будут нападать… А там такой стланик, – оправдываясь, указал на полдень, – к весне не прорубиться. Разве зимой, по снегам перейти? Иначе никак…

Отмахнувшись как от пустого, неважного по нынешним бедам, Стадухин объявил:

– Надо думать, как подвести анаулов и спалить крепость. Кабы они не ушли к зиме. Ищи потом!

Беда объединила. Забыв былые распри, уважительно и нешумно, как при благочестивой старине, высказались все по кругу, соборно приняли решение: полутора десяткам промышленных тянуть суда к зимовьям, защищать их, объединившись с тамошними сидельцами, остальным идти застывшей тундрой воевать немирных анаулов. Атаманом на поход кликнули Михея Стадухина. Земляка миролюбиво поддержал Дежнев, заметив, как напрягся и засопел Мотора. Все взгляды обратились к нему, покряхтев, согласился и он, что Мишка в воинском деле искусней.

– Мы те места знаем, – Дежнев обернулся к Фоме с Елфимом. – Зимой вода солонеет, думали, море рядом, а до него еще далеко. Помним, где много плавника.

Осада повторилась. Но на этот раз казаки и промышленные подходили к крепости по льду, скрываясь за щитами, которые на полозьях толкали впереди себя. Издали увидев врагов, анаулы снова заперлись. В полусотне шагов дали неумелый залп из ружей, осыпали щиты стрелами. Ватажные продвинулись к самой суше, запалили факелы, чтобы поджечь крепость. Ворота распахнулась, наружу вырвалось до сотни мужиков с копьями и кольем. Ватажные дали залп. Едва успели вставить тесаки в стволы, из порохового дыма выскочили анаулы. Отбиваясь саблей и топором, Михей видел краем глаза, как бьют дубинами Фому Семенова и Тита, как с саблей в одной руке, с топором в другой крутится сутулый Пашка Кокоулин, а его лицо заливает кровь. Казак Ивашка Пуляев с торговым Мишкой Захаровым спина к спине отбивались от дюжины наседавших врагов. Со стороны видны были только мельтешившие сабли, топоры, дубины, рогатины. Бой длился недолго, но был жарким. Анаулов загнали в крепость и пригрозили сжечь. Наружу вышел тойон с разбитым лицом, высунув язык, показал на него пальцем. Михей отыскал глазами запыхавшегося Казанца, мотнул головой, призывая толмачить. Его скользящий взгляд отметил окровавленный лед, брошенные щиты, среди анаульских тел полдюжины своих, распластавшихся без признаков жизни.

– Тот тойон, что приносил ясак, был Колупай, этот – Локк, – переводя дыхание и вытирая шапкой взмокший лоб, указал Стадухину Дежнев. – Они разнятся родами.

Локк предложил жить в мире, дал в заложники сына и племянника – сына сестры, обещал выдать пеню за убитых людей. Пока Михей с Казанцем вели переговоры, ватажные обшарили чумы и крепость, свалили в кучу полтора десятка пищалей. Половина из них была с разорванными казенниками. К Дежневу подвели длинноволосого мужика, его беззубое лицо в бороде сминалось в кулачок и расправлялось, как у старца.

– Не узнаешь? – он шепеляво всхлипнул и смахнул слезы с глаз.

Семен вгляделся в его глаза, что-то вспоминая.

– Из поповских, что ли?

– Богдашка Анисимов, покрученник Федота, – закивал моложавый старик. Указал на сваленные ружья, похвастал: – Я учил стрелять! Не то бы многих поубивали.