- Рим, есть карандаш для глаз? И салфетки? – Голос на удивление не дрожит и вообще, мне удалось купировать истерику так быстро, что если бы не красный от слез нос, я бы не поверила, что плакала всего минуту назад.

Подруга открыла крохотную сумочку и достала из нее и туш, и помаду, и дорожную палетку теней и салфетки.

- Тебе бы с такими талантами в цирке работать, - улыбнулась я, - будешь прятать слона в маленькую коробочку.

Но Римма не купилась на уловку и не стала переводить тему. Она повернула голову вбок и внимательно посмотрела на меня.

- Позвони ему.

- Директору цирка?

- Тимуру.

- Зачем?

- Потому что тебе плохо.

- Когда плохо врачу звонят, а не лысым армянским мачо, - я зло хмыкнула, глядя в зеркальце. Лицо, нарисованное поверх старого, зареванного, выглядело вполне неплохо. И трудно догадаться, что это всего лишь маска, за которой прячется несчастная женщина, которая забыла что значит улыбаться.

- Мой муж в своих книгах пишет, что любовь способна победить все на свете. Если вы сами того захотите. А плакать дома в подушку совсем не выход.

- Ой, Римма! Читала я те книги твоего мужа! Там еще на каждого героя падает гарем из сотни опытных девственниц со множественными оргазмами! Вот что-что, а его опыту я бы не доверяла!

Подруга хихикнула, но вовремя взяла себя в руки и сделала лицо серьезным.

- Да, все что касается женской физиологии у него выходит слабо, тут он никак не хочет слушать своего редактора. Но вот про любовь.

- Сказки для маленьких девочек.

- Которые их плохо слушали в детстве и выросли недовольными, одинокими тетушками. Насть. - Римма, обхватила мое лицо ладонями и посмотрела прямо в глаза. Как удав смотрит на пойманного кролика. - Позвони ему.

Не знаю, что сработало. Тон, каким она говорила. Серьезность в голосе или часто повторенная фраза, которая отложилась в голове, но меня проняло. Да так, что я задрожала.

- А если он не ответит? – Вот и все. Мой нарыв, моя рана, мой секрет и страшная боль. Я чуть не умерла, когда Тимур меня оставил. Если он сделает это снова, то наверное, добьет меня окончательно.

- Ответит.

- Оттуда ты знаешь? – Дернулась я. – Я бы на хер себя послала! Поменяла фамилию, прописку и замки на двери на всякий случай. Что я скажу ему? Что я идиотка, которая сама все испортила? Что я его обидела, но все осознала? Что теперь-то будет по-другому! Я сяду дома, надену юбку в пол и буду круглосуточно жарить ему блины, отвлекаясь только на уборку и минет?

- А он тебя об этом просил?

- Нет, конечно, - я снова опустилась на кресло. Ноги меня больше не держали. – Он вообще ни о чем не просил.

- Никогда?

- Нет, - кивнула я. И задумалась. – То есть да, однажды, во время нашей ссоры.

- И что же там было?

В голове щелкнул мотор и, как в старом кинотеатре, послышалось шипение пленки. Вот мы в коридоре его квартиры. Я цепляюсь пальцами за жесткие края куртки, пытаюсь остановить Тимура, умоляю не бросать меня. А вот он смотрит на меня строго и немного разочарованного, как родитель смотрит на своего ребенка, когда тот в очередной раз разбил мячом окно. Он недоволен, он даже сердится, но все равно любит. Любит вопреки всему.

И всю любовь, которую Тимур только мог испытывать, он вложил в два коротких слова:

«Повзрослей, пожалуйста».

Вот то единственное, о чем он меня просил.

- Римма, - я вскочила с кресла, схватилась за сумку и опрометью бросилась к двери. – Прости, пожалуйста, но сегодня правда без кофе. Извини. И спасибо!

И я пулей вылетела на улицу.

Савранский или эпилог № 1

У Насти не работал звонок, так что пришлось тарабанить, прежде чем мне открыли.

- Савранский? – она удивленно округлила глаза, увидев меня на пороге.

Румяная, заполошная, со смешными спиральками волос возле висков Настя сейчас выглядела удивительно молодо. А рядом со мной так вообще девочкой.

- С днем рождения, - за дрожащий голос стало стыдно, ну не четырнадцать же мне лет! Я прокашлялся, будто у меня першило горло, и молча протянул ей букет.

- Гвоздики?

- Родилась бы не первого мая, я восьмого марта, то получила бы мимозы.

- А если на Новый Год, то ты бы приволок мне елку, - кивнула Настя. - Очень оригинально, Кеша.

Она понюхала безвкусно пахнущие, будто из пластика, цветы и как-то странно улыбнулась:

- Мне, правда, приятно, но, боюсь, я не могу их принять. Мы сегодня уезжаем, так что цветы просто завянут дома.

Я напрягся. Вообще-то рассчитывал отметить этот день вместе и даже забронировал ресторан. По дороге хотел купить Насте что-то из золота, пускай сама выберет, что ей там нравится, и вечером вернуться вместе домой, на чай с тортом и дальше как получится. А теперь… вот.

- Куда уезжаете?

- Ой, да там, - Настя махнула рукой и, впервые посмотрев на меня, обмерла: - Савранский, ты куда волосы дел?!

Ну, наконец, заметила! Странно, что только сейчас. Я провел ладонью по маленькому ежику волос и улыбнулся:

- Ну, тебе же нравятся лысые! Решил вот такой подарок тебе сделать. Так что, пустишь?

Почему-то Настя медлила. Вместо того, чтобы сразу пригласить меня в дом, она внимательно смотрела на мою прическу, на серый костюм тройку, на гвоздики, которые дура флорист обернула в похожую на газету бумагу, и, наконец, произнесла:

- Ты как Ленин на первомайской демонстрации. Ладно, заходи.

В коридоре меня ждал апокалипсис. Чемодан, пакеты, сумки, суетящаяся Тома и довольный чем-то Никита.

- О, пап, последние листья покинули нашу крону?

- Не язви, - бросила ему Настя, - если победит генетика Савранских, то через десять лет тебя ждет такая же площадка. – И уже мне, но так, будто бы говорила не с мужем, а с тумбой: - Ты побрился, потому что трансплантацию делать будешь? В Турции, да? Молодец, что решился.

Вот, гадина. Умная, проницательная гадина!

Я равнодушно пожал плечами и бросил:

- Посмотрим.

Ага, посмотрел уже. И билеты купил, и день забронировал и даже должен был сегодня щеголять перед Настей свеженькими прижившимися волосами, но эти турки перенесли дату приема, так что операция пройдет только