экономической теории, обладает такой силой убеждения для людей поразительно разного происхождения – на богатого британского аристократа оно действует не меньше, чем на парижского художника-неудачника. Несложно также объяснить способность интервенционистских и перераспределительных идей воскресать в новом обличье после того, как они были опровергнуты на практике неопровержимыми экономическими данными.

Программы, подчиняющие индивида тому или иному коллективу, приобретают такую цепкость и убедительность не потому, что они, как многи считают, действительно представляют прогресс, т. е. внутренне присущей связью с будущим. На самом деле своей силой они обязаны остаточному первобытному страху перед завистником; они представляют собой регресс к примитивному представлению о причинности (процветание другого должно означать неприятности для меня), и это является источником их неуязвимости по отношению к любым рациональным доводам и объективным данным.

Экономическая политика наименьшей зависти для наибольшего количества людей

Сейчас мы вновь обратимся к типичному для охваченных завистью примитивных людей экономическому мышлению. Очень часто ради того, чтобы оправдать свою зависть и возникающие из нее действия, такие люди будут утверждать, что запасы строго ограничены, даже тогда, когда на самом деле они имеются в изобилии. Маргарет Мид пишет о прославленном своей завистливостью обществе островного племени добу: «Они создают ситуации, в которых объективно неограниченные запасы переопределяются как конечные и ограниченные количественно. Следовательно, никакое количество вложенного труда не в состоянии увеличить урожай бататов будущего года, и ни один человек не может вырастить больше бататов, чем другой, не будучи обвиненным в том, что он украл (магическим способом) дополнительные бататы из чьего-либо огорода»[468].

Похожие негативные представления о собственной экономике и среде встречаются у других примитивных народов. Нетрудно увидеть, как такие завистливые фантазии могут помешать понять, что такое рост национального продукта, который растет в абсолютном выражении для каждого, но не для всех одновременно и в одинаковой мере. Таким образом, к сожалению, отправной пункт социалистических, а также левопрогрессивных экономических доктрин обычно совпадает с отправным пунктом особенно заторможенных завистью примитивных народов. То, что в течение более чем 100 лет гордо именовало себя «прогрессивным мировоззрением», – не более чем результат регресса к детству экономического мышления человечества. Однажды это ясно выразил Александер Рюстов, вероятно не осознавая, насколько это совпадает с обычаями примитивных народов:

«В начале можно требовать равенства (первоначального равенства) во имя справедливости, в конце – только во имя зависти. «Каждому – свое», – требует справедливость. «Всем – одно и то же», – говорит зависть. Особенно однозначная и жестокая форма зависти – это зависть, направленная против какого-либо врожденного или случайно доставшегося преимущества, по отношению к которому не может стоять вопроса о справедливости претензий (разве что в отношении природы или Творца), например, когда девушка выплескивает серную кислоту в лицо своей более привлекательной сопернице. Но есть и другие случаи, не такие жестокие и не настолько повсеместно осуждаемые, где тоже несомненно участие зависти. Например, когда уважаемые политэкономы без всякого стыда публично и недвусмысленно заявляют, что более низкий, но распределенный поровну национальный доход был бы лучше, чем более высокий национальный доход, когда есть несколько сверхбогатых: что лучше, когда все одинаково бедны, чем когда все богаты, а некоторые еще богаче остальных. И они полагают, что это лучше, даже если во втором случае абсолютный доход относительно малоимущих был бы выше, чем в первом. Однако представляется невозможным, что просвещенные исследователи, о которых идет речь, сами движимы завистью; они рассматривают в качестве социологической данности зависть низших классов и полагают, что они обязаны ее учитывать. Если бы такое социально-психологическое пораженчество одержало победу, это означало бы катастрофу. Одного этого достаточно, чтобы продемонстрировать, что создание психологической и феноменологической теории зависти – задача столь же важная и актуальная, сколь и сложная»[469].

Экономика благосостояния

Некоторые читатели могут усомниться, что в реальности существуют школы экономической мысли, выступающей за такую экономическую политику, основным принципом которой является требование минимума возможной зависти для максимально большого числа людей. В англоговорящем мире такая политика широко известна под именем «экономики благосостояния». Вероятно, ее шире всего пропагандировали в период с 1935 по 1955 г.

Благодаря небольшой статье под названием «Обзор экономики благосостояния, 1939–1959», опубликованной в Англии в 1960 г., мы избавлены от необходимости доказывать, что эту доктрину гораздо больше всего волнует не всеобщее процветание, а то, как из уважения к зависти предотвратить бóльшее, чем у остальных, процветание относительно небольшого числа людей. Эта статья отличается от большинства написанного по этому поводу тем, что она явным образом упоминает о зависти. Эта краткая история экономики благосостояния пера Э. Дж. Мишана основана по преимуществу на книге Джеймса Дьюзенберри (J. S. Duesenberry) «Доход, сбережения и теория поведения потребителя» (Income, Saving, and the Theory of Consumer Behavior), опубликованной в США в 1949 г. С точки зрения Дьюзенберри, субъективное ощущение благополучия каждой из доходных групп ущемляется теми доходными группами, которые находятся выше, чем она. Чтобы избавиться от этого «чувства депривации», прибегают к прогрессивному подоходному налогу. Далее Мишан пишет: «В идеале, разумеется, этого налога должно быть достаточно, чтобы удовлетворить все первоначальные и последующие претензии, а также успокоить всех представителей более низких доходных групп; и чем сильнее зависть, тем выше должен быть этот налог»[470].

Мишан продолжает, что, по мнению Дьюзенберри, который выступает от имени многих мыслящих подобно ему людей, возможна ситуация «чрезмерного» дохода, в которой «любое чистое увеличение продукции – например, увеличение продукции «каждого» блага без дополнительных усилий – не скажется позитивно на благосостоянии сообщества вне зависимости от того, как все это будет распределяться. Действительно, любое увеличение продукции делает сообщество беднее, потому что вне зависимости от того, как распределяются дополнительные блага, дополнительно сгенерированную зависть невозможно адекватно компенсировать за счет этих благ[471].

Мишан, употребляющий термин «зависть» трижды на одной странице, тем не менее критически относится к этой точке зрения. По его мнению, возможно такое распределение дополнительных благ, оказавшихся доступными без всяких дополнительных усилий, которое, несмотря на явную зависть, улучшило бы положение каждого члена общества. Однако если нам удалось доказать, что природа зависти состоит в том, что она совершенно не реагирует на количественные манипуляции, то ошибочность экономики благосостояния оказывается еще более очевидной.

Мишан тем не менее оставляет экономике благосостояния надежду на успех, если ее сторонники будут учитывать завистников: «На самом деле не только подоходный налог корректирует социальную зависть – эта зависть и сама уменьшается, в той степени, в какой ее вызывают скорее располагаемые, чем валовые доходы. Чем более чувствительно [т. е. более завистливо. – Г.Ш.] сообщество в этом отношении, тем сильнее должна быть выражена налоговая прогрессия для