Огромные военные потери, понесенные каждой из сторон, неизбежно отражались на финансово-промышленной сфере с теми же (по крайней мере, до 1917 года) загоняющими в тупик результатами.

В исследованиях последних лет с особым вниманием рассматривалось, как Первая мировая война оживила национальную экономику стран-участниц, распространив процесс развития современных отраслей на многие регионы и тем самым создав условия для производства огромного количества вооружений{528}. Но если немного поразмыслить, то в этом нет ничего удивительного. Несмотря на активное недовольство либералов относительно наращивания военной мощи накануне 1914 года, лишь незначительная часть национального бюджета (в среднем чуть больше 4%) направлялась на вооружение. Начало «тотальной войны» заставило увеличить эти цифры до 25–33%; когда правительства стран в условиях войны взяли под контроль управление промышленностью, рабочей силой и финансами, активный рост производства вооружений был просто неизбежен. И так как военачальники каждой армии к концу 1914 — началу 1915 года начали сетовать на хроническую «нехватку снарядов», неизбежным было и то, что политики, страшась столкнуться с дефицитом, создавали альянсы с бизнесом и рабочими, чтобы обеспечить бесперебойное производство самого необходимого{529}. Если учесть имевшиеся у современного бюрократического государства возможности привлечь кредиты и повысить налоги, не существовало никаких финансовых препятствий для ведения затяжной войны, которая в XVIII веке приводила страны в упадок. В итоге после завершения первого этапа перехода на новые условия функционирования государства неизбежно во всех странах-участницах резко вырос объем производства вооружения.

Поэтому важно понимать слабые места экономики военного времени у разных участников, поскольку в случае отсутствия помощи со стороны более подготовленных союзников они более чем вероятно станут роковыми. В этом отношении мало пространства для маневра было у самых слабых великих держав — Австро-Венгрии и Италии, так как первая очевидно, несмотря на успешное проведение масштабной кампании (особенно на итальянском фронте), имела все шансы пасть под напором русских, а очередное военное вмешательство германских войск превратило бы Габсбургскую империю в еще большего сателлита Берлина{530}; Италия же, которой первоначально была необходима лишь военная поддержка, после битвы при Капоретто все больше и больше попадала в зависимость от своих богатых и влиятельных союзников в плане жизненно важных поставок продовольствия, угля и сырья, а также получения кредита в $2,96 млрд. для оплаты поставок боеприпасов и пр.{531} Ее окончательная «победа» в 1918 году — поражение и распад Габсбургской империи — по сути, зависела от действий и решений, принятых другими.

К 1917 году, по мнению некоторых исследователей{532}, Италия, Австро-Венгрия и Россия наперегонки неслись к собственному краху. И судя по всему, первой должна была рухнуть Россия, в основном из-за двух проблем, которых ни Рим, ни Вена не имели. Во-первых, российские границы на сотни километров были уязвимы для внезапных ударов со стороны намного более эффективной германской армии. Во-вторых, даже в августе 1914 года и, безусловно, после того, как Турция вступила в войну, Россия оказалась практически изолирована от своих стратегических союзников и, таким образом, не могла рассчитывать на значительную военную или экономическую помощь, необходимую для функционирования ее военной машины. Когда Россия, как и другие страны — участницы войны, довольно быстро обнаружила, что темпы расхода боеприпасов почти в десять раз превышают довоенные оценки, ей пришлось значительно расширить собственное производство, что было намного надежнее, чем ждать сильно задерживающихся поставок из-за границы, даже если при этом определенные ресурсы переходили в руки корыстных московских промышленников. Вместе с тем впечатляющий рост выпуска российского вооружения, а также промышленного и сельскохозяйственного производства в целом в течение первых двух с половиной лет войны стал нелегким испытанием для неподготовленной к таким нагрузкам транспортной системы, которая и без этого испытывала трудности с переброской войск, фуража для кавалерии и т. п. В результате запасы снарядов скапливались в десятках километров от фронта, продовольствие не могло попасть в нуждающиеся регионы, в первую очередь в города, поставки союзников месяцами лежали на пристанях Мурманска и Архангельска. И разрешить этот инфраструктурный хаос было не под силу малочисленной и неэффективной российской бюрократии. Мало помощи было и от погрязшего в разногласиях, бездействующего высшего политического руководства. Более того, царский режим сам рыл себе могилу, ведя опрометчиво несбалансированную налоговую политику. Запретив торговлю алкогольными напитками (которая давала казне до трети всех доходов), неся финансовые убытки на железной дороге (еще один существенный источник доходов в мирное время) и, в отличие от Ллойда Джорджа, отказавшись от увеличения размера подоходного налога на состоятельных россиян, государство сделало ставку на невиданные доселе по объемам займы и эмиссию бумажных денег, чтобы таким образом финансировать затраты на войну. Индекс цен с номинальных 100 пунктов в июне 1914 года взлетел до 398 в декабре 1916-го и до 702 в июне 1917 года, когда нехватка продовольствия и чудовищная инфляция уже вызвала волну забастовок{533}.

Как и в промышленном производстве, военные результаты России в первые три года войны были впечатляющими (хоть и далекими от глупых довоенных представлений о том, как «российский паровой каток», двигаясь по Европе, сокрушает все на своем пути). Русские войска, как всегда, дрались упорно и яростно, невзирая на трудности и представляя собой образец дисциплинированности, чего не доставало армиям на западе. Список одержанных побед над австро-венгерской армией, начиная с Лемберга (сентябрь 1914) и заканчивая блестящим прорывом Брусилова, создавал впечатление одной непрерывной череды успешных операций сродни русско-турецкой кампании на Кавказе. Но против лучше оснащенной и стремительно перемещавшейся армии Германии счет шел в обратную сторону; однако даже это следует рассматривать в перспективе, так как основная масса потерь в течение одной кампании (скажем, под Танненбергом и на Мазурских озерах в 1914 году или противостояние в Карпатах в 1915-м) приходилась на новобранцев, в последующих же операциях в течение года армия выглядела более подготовленной. Со временем, конечно, на качество и моральное состояние армии не могли не повлиять понесенные тяжелые потери: 250 тыс. человек под Танненбергом и на Мазурских озерах, 1 млн. в начале 1915 года в карпатских сражениях, еще 400 тыс. во время наступления германских войск под командованием Макензена на центральный польский выступ, еще 1 млн. в боях 1916 года, начиная с прорыва Брусилова и заканчивая разгромом в Румынии. К концу 1916 года русская армия потеряла примерно 3,6 млн. убитыми, ранеными и серьезно больными, еще 2,1 млн. были захвачены в плен войсками Союза центральных держав. К этому времени также было принято решение призвать военнообязанных второй категории (мужчин, являвшихся единственными кормильцами в семье), что не только вызвало сильные волнения в деревнях, но и пополнило армию сотнями тысяч чрезвычайно недовольных новобранцев. Большую роль играло и то, что на фронте русской армии не хватало обученных унтер-офицеров, оружия, боеприпасов и продовольствия. Кроме того, в войсках росло чувство неполноценности по отношению к германской военной машине, которая, казалось, предвидела любое намерение русской армии[48], обладала невероятно мощной артиллерией и способностью перемещаться быстрее,, чем кто-либо. К началу 1916 года следующие друг за другом поражения вкупе с растущими волнениями в городах и слухами о переделе земли привели к повсеместному развалу армии. Успешно начавшееся наступление на австрийцев, предпринятое Керенским в июле 1917 года, завершилось полным разгромом русской армии в результате контратаки германских войск Макензена. Армия, по мнению Ставки, представляла собой «просто огромную, усталую, обносившуюся толпу рассерженных людей, объединенных общей жаждой мира и разочарованием»{534}. Теперь Россию могли ожидать лишь поражение и революция, гораздо более серьезная, чем в 1905 году.