– И что же такое страшное подтолкнуло вас к столь радикальному решению?

– Мы уничтожили Землю.

– Ну вы даете!

– А самое обидное, Флойд, что Земле вовсе не обязательно было гибнуть. Если мы позволим твоему миру развиваться, может, у вас не повторится наш две тысячи семьдесят седьмой, все пойдет по-другому. Результат не обязательно будет лучшим, но он будет другим.

– Я тебя не понимаю.

– Флойд, у нас с тобой разная история. После тысяча девятьсот сорокового года наши миры – не близнецы.

– И в чем же значение тысяча девятьсот сорокового?

– В том году Германия попыталась напасть на Францию. В твоем мире армия вторжения забуксовала в Арденнах. Авиация союзников разбомбила в пух и прах застрявшие в грязи танки. Война окончилась еще в сороковом.

– А в твоем мире?

– Вторжение имело головокружительный успех. К концу сорокового в Европе и Северной Африке почти не осталось мест, не оккупированных немцами. В конце сорок первого к немцам примкнули японцы. Они внезапно напали на Соединенные Штаты, превратив войну в мировую. Она стала войной машин, какой не знало человечество. Мы назвали ее Второй мировой.

– Что, и в самом деле так было?

– Она тянулась до сорок пятого года. Союзники выиграли, но дорого заплатили за победу. К концу войны мир полностью изменился. Мы выпустили слишком много джиннов из бутылок.

– Например?

– Я даже не знаю, с чего начать… Немцы сконструировали баллистические ракеты, чтобы бомбить Лондон. Через пару десятков лет развитие этой темы позволило людям ступить на Луну. Американцы создали пару атомных бомб, и каждая испепелила японский город. Двадцать лет – и бомбы обрели такую мощь, что могли бы многократно уничтожить человечество за меньшее время, чем требуется тебе для приготовления завтрака. Из-за войны появились компьютеры. Ты же видел «Энигмы». Они сыграли важную роль в шифровании связи. Но союзники придумали сверхбыстрые устройства для дешифровки. Эти машины занимали целые залы и потребляли энергии больше, чем городской квартал. Но потом они уменьшились и ускорились, причем на порядки. Сжались до такой степени, что стало трудно разглядеть невооруженным глазом. Лампы сменились транзисторами, транзисторы – интегральными микросхемами, микросхемы уступили квантово-оптическим процессорам… И дальше покатилось как лавина. Еще несколько десятилетий, и компьютеры проникли буквально повсюду: в наши квартиры, в домашних животных, в деньги и даже в нас самих. Они распространились повсюду и стали настолько привычными, что мы перестали замечать их. И это было только начало. К двадцать первому веку человечество уже не просто желало иметь очень маленькие компьютеры, способные очень быстро обрабатывать данные. Оно решило построить сверхмалые машины, умеющие двигаться, размножаться и переделывать мир на микроскопическом уровне.

– И мне почему-то кажется, что это не слишком правильное решение.

– Тебе не кажется. Само собой, УЛ – полезная вещь. Но это с одной стороны, а с другой… Когда имеешь дело с новой формой жизни – а сверхмалые машины и были по сути ею, – ошибки обходятся слишком дорого.

– А принимая во внимание человеческую натуру…

– Да. Звонок прозвенел в конце июля две тысячи семьдесят седьмого. Уже пару лет мы выпускали микроскопические машины в атмосферу, пытаясь исправить климат. Планета разогревалась целый век из-за нашей привычки выбрасывать в воздух всякую дрянь. Мы загрязнили океаны. Уровень воды в них стал повышаться, затопило много прибрежных городов. Начались жуткие штормы. Кое-где стало холоднее, кое-где жарче. А кое-что сделалось… странным. Даже очень. И вот тогда компания светлых умов, прячущихся за высокими лбами, решила наделить погоду машинным разумом. Они так и назвали этот проект: «Умная погода».

– «Умная погода»? – повторил Флойд, растерянно качая головой.

– Точнее было бы назвать ее наиглупейшей. По идее, проект должен был решить все наши проблемы. Ожидалось, что погоду можно будет включать и выключать, менять по своему усмотрению. Мы засеяли океаны и верхние слои атмосферы крошечными роботами, незаметными глазу, безвредными для людей. Мириадами машин – размножающихся, перестраивающих себя, самоуправляющихся. Они поглощали тепло в одном месте, отдавали в другом, охлаждали, нагревали. Формировали и рассеивали облака, делали из них геометрические узоры, как на картине Дали. Заставляли океанские течения поворачивать под прямым углом и проходить друг через друга, словно потоки машин в часы пик. Они даже зарабатывали деньги, рисуя фитопланктоном в Тихом океане огромные корпоративные логотипы. Они могли по частному заказу переделать цвета заката, видимого с чьего-то острова. Сэр, сегодня чуть больше зелени? Да никаких проблем! И знаешь, одно время это всех устраивало. Стабилизировался климат, начал потихоньку возвращаться в то состояние, какое имел до две тысячи пятидесятого. Росли полярные шапки, отступали пустыни, охлаждались зоны аномального разогрева. Люди возвращались в города, брошенные двадцать лет назад.

– Зови меня фаталистом, но я уже предчувствую большое «но», – произнес Флойд.

– Но великий план управления погодой неожиданно потерпел крах. К концу две тысячи семьдесят шестого поползли слухи, сперва весьма туманные, о том, что погода отказывается подчиняться приказам. Об океанских течениях, которые не удавалось остановить, о тучах, категорически не соглашающихся рассеиваться. В Бискайском заливе возникла неприличная картина; стереть ее не могли, поэтому ретушировали на всех спутниковых снимках. Хотя никто об этом вслух не говорил, стало ясно: развитие части машин пошло в нежелательном направлении. Они стали больше интересоваться собственным выживанием, игнорируя команды прекратить работу и дезинтегрироваться. И знаешь, что учинила команда наших гениальных идиотов?

– Уверен, ты сейчас расскажешь.

– Она предложила запустить в атмосферу новые машины, умнее и сноровистее, чтобы те исправили непослушное первое поколение. И получила разрешение запустить их. Но второе поколение лишь ухудшило ситуацию. Ученые головы уверяли, что это болезни роста. А тем временем погода делалась все хаотичней, климат ухудшился до крайностей, ранее невиданных. Разладилась машинная погода. К середине семьдесят седьмого года в атмосфере было уже восемь поколений нанороботов, но улучшения так и не добились. Затем в начале июля случилось то, что многие сочли благоприятным знаком: исчез похабный рисунок в Бискайском заливе. Люди обрадовались: наконец-то дело пошло на лад, погода снова управляема. В общем, человечество вздохнуло с облегчением. Полной грудью.

– Что, как я понимаю, было преждевременным.

– Скопление фитопланктона, изображавшее непристойную фигуру, исчезло по очень простой причине: его съели машины. Им для получения энергии понадобились биологические организмы. Это было противно самой природе машин, заложенной в них при конструировании; они не должны были вредить живым существам. Но ведь вредили, и еще как! Очень скоро ситуация ухудшилась донельзя. От планктона роботы пошли вверх по пищевой цепи. К середине июля в океане не осталось почти ничего живого. К двадцатому числу машины принялись за наземные организмы. Пару дней наши умники коалиции верили, что все-таки можно усмирить разбушевавшихся роботов. Они даже добились определенных успехов. Двадцать седьмого июля роботы съели человечество. Очень быстро. Я бы сказала, быстро до смешного. Это как если бы фильм о Черной смерти снял Бастер Китон. К двадцать восьмому на Земле не осталось ничего живого – за исключением микроорганизмов, живущих глубоко под землей.