– Тогда тебе точно не надо больше плакать! Если будешь плакать, братик тоже заплачет.

Я отвернулась, с трудом сдерживая слезы.

– Барышня хочет еще немного полежать и отдохнуть? – торопливо спросила Цяохуэй. Я в ответ покачала головой.

– Тогда поднимайтесь, – улыбнулась Цяохуэй. – Лежать целыми днями тоже плохо. Давненько я не прислуживала барышне! Пусть сегодня она позволит своей верной служанке помочь ей умыться.

Услышав это, Чэнхуань поспешно спрыгнула с кровати, и Цяохуэй помогла мне встать.

Они обе сидели рядом, пока я с неохотой ела кашу с побегами бамбука. Я съела меньше половины чашки, и недовольная Цяохуэй принялась брюзжать:

– Ладно, что вы морите голодом себя, но как можно не давать наесться будущему ребенку?

Мэйсян же и этого было достаточно, чтобы светиться от счастья, и она, радостно собрав посуду, удалилась.

Благодаря неустанной заботе Цяохуэй мое физическое состояние значительно улучшилось, хотя моральное все еще оставляло желать лучшего. Чэнхуань с улыбкой предложила мне послушать мелодию, которую недавно выучила. Нелегко было заставить ее спокойно учиться игре на чжэне, к тому же она предложила это, чтобы порадовать меня, и я, не желая расстраивать ее, кивнула и согласилась. Чэнхуань тут же потянула меня в учебную комнату, где, заложив руки за спину, уже стоял у окна задумчивый тринадцатый господин. На лице его была написана глубокая тоска, а в блеклой улыбке, едва заметной по приподнятым уголкам губ, чувствовалась усталость. Хотя он стоял на самом светлом месте комнаты, от его фигуры веяло невыразимым холодом одиночества, будто солнечные лучи, падая на него, огибали его тело.

Тринадцатый обернулся на звук наших шагов. Следы тоски и усталости мгновенно исчезли с его лица, и он вновь превратился в солидного и серьезного циньвана И.

– Вы давно пришли? – с теплой улыбкой поинтересовался он.

– Только что, – ответила я и опустилась на ближайший стул.

Тринадцатый господин сел рядом, внимательно оглядел меня и спросил:

– Как твое здоровье? Хорошо?

Я кивнула.

– Здоровье важнее всего, – проговорил он после недолгого молчания.

Я выдавила улыбку и перевела взгляд на Чэнхуань. Та как раз занималась тем, что пыталась надеть на палец футляр-медиатор, но никак не могла подвязать его как следует.

– Иди сюда, – позвала я.

Она тут же радостно подбежала ко мне с футляром в руке. Когда я старательно закрепила его у нее на пальце, девочка, улыбаясь, вернулась к чжэну. Тринадцатый засмеялся:

– Даже не знаю, кого ты будешь любить больше: Чэнхуань или ее маленькую сестричку.

– Думаешь, это будет девочка? – улыбнулась я, повернувшись к нему.

Тринадцатый замер на мгновение, а затем признался:

– Я втайне надеюсь, что это будет девочка. Царственный же брат хочет мальчика.

– Я тоже надеюсь, что родится девочка, – сказала я.

Мы вдвоем понимающе улыбнулись друг другу. Я хотела еще поболтать, но тут мой взгляд наткнулся на Иньчжэня, только что вошедшего в комнату. Замолчав, я повернула голову в его сторону. Тринадцатый господин поспешно встал и повернулся, чтобы поприветствовать Иньчжэня. Цяохуэй с Чэнхуань присоединились к приветствию, а вслед за ними и я поднялась со стула со словами:

– Всех благ Вашему Величеству!

Иньчжэнь улыбнулся и позволил всем сесть, сам же опустился на стул подле тринадцатого господина. Лишь я осталась стоять.

– Ваша покорная служанка не смеет, – произнесла я, не двигаясь с места.

Иньчжэнь молча уставился на меня. Тринадцатый же переводил взгляд с него на меня и обратно, словно чувствуя себя между молотом и наковальней.

– Тетушка, ты будешь слушать мою игру или нет? – внезапно закричала Чэнхуань. Девочка нервничала, и в ее глазах читался явный страх.

– Конечно буду, – поспешно улыбнулась я и опустилась на стул.

Тринадцатый господин расслабился и тоже спокойно сел на свое место.

Личико Чэнхуань выражало крайнее напряжение, когда она выпрямила спину и, замерев в строгой, торжественной позе, начала играть, правой рукой перебирая струны, а левой зажимая лад. Комнату наполнили живые звуки чжэна, складывающиеся в мелодию напевных строф Тао Юаньмина «Домой к себе»[90].

В мелодии преобладали высокие ноты, и на строках «Вот лодку мою качает, качает, легко подымая. И ветер порхает, порхает, дуя в мои одежды…» тональность то и дело менялась, будто пытаясь изобразить покачивающие лодку волны и развевающуюся на ветру ткань.

Затем мелодия ускорилась, и теперь в ней переплетались радость и печаль, напоминая следующие строки: «Три тропки в саду сплошь в бурьяне, но сосна с хризантемой все еще живы. Возьму я на ручки малюток и с ними войду к себе. Стоит на столе вино, моя чарка уже полна. Тянусь за кувшином и чаркой и снова себе наливаю. Смотрю пред собою на ветви деревьев, что там во дворе, и довольством полно лицо».

Мелодия продолжала ускоряться, становясь все динамичнее и эмоциональнее. «Облака вылетают из горных пещер свободно, не зная зачем. И птицы устало летят, понимая, что нужно домой», «…знатность, богатство – не то, чего я в душе пожелал бы. Мечтать же о царской столице мне и вовсе, пожалуй, нельзя». «Дай воспользуюсь я этим миром живых превращений, чтоб уйти мне затем в ничто! Зову неба я буду рад; колебаньям откуда явиться?»

На высочайшей ноте мелодия вдруг оборвалась, а потом Чэнхуань, едва касаясь струн, медленно сыграла последние аккорды и закончила произведение на нижней ноте. Казалось, отзвуки чудесной мелодии все еще витали у потолочных балок, наводя слушателей на глубокие размышления.

У меня же в голове эхом отдавались строки: «Я вижу ясно, что дорога заблуждений зашла еще недалеко, и наконец прозрел, что я сегодня прав и был не прав вчера… Прозрел, что я сегодня прав и был не прав вчера… Сегодня прав и был не прав вчера…»

– Жоси! Тринадцатый брат! – окликнул нас Иньчжэнь.

Лишь тогда я наконец пришла в себя. Тринадцатый тоже выглядел потерянным и встревоженным. Мы безмолвно переглянулись и увидели в глазах друг друга глубокую скорбь.

– Жоси! Тринадцатый брат! – вновь позвал Иньчжэнь.

Тринадцатый господин поспешно встал и ответил:

– Ваш брат здесь.

Иньчжэнь махнул рукой, веля ему сесть на место, и спросил, глядя на Чэнхуань:

– Кто велел тебе играть эту мелодию?

Чэнхуань закатила глаза и, окинув нас всех внимательным взглядом, надула губы: